Письма с фронта лейтенанта Климовича - [12]

Ты, конечно, можешь обрушиться на меня. Я виноват во многом, ну пусть даже во всех ваших бедствиях. На мне каиново клеймо. Ну, потерпи до весны. А если будет невмоготу, не жди и весны. Запомни, что если ты даже и выдержишь до весны, если я даже и вернусь домой живым, то мучиться придется ещё долго. О чем буду я писать каждый день? Восторгаться голубым небом, осенними красками. Знаешь — осина, тронутая осенью и освещенная лучами солнца кажется кровавой. А когда листья её дрожат от ветра, то кажется, что в лесу полыхает пламя. Или писать о том, в какой ад превращается осенний лес, когда налетают мессершмиты, ухают мины, стреляю зенитки — тяжко рвутся бомбы. Или писать свои наблюдения над людьми, об экземплярах окружающих меня. Словом я не знаю, о чем писать тебе, чтобы хоть немного было легче тебе. Мне жаль, Катя, Володьку. Помнишь, как ты когда-то любила его — ну хотя бы тогда, когда он болел скарлатиной. И как я любил тогда вас. Тебя, правда всегда больше, чем его и Илюшку. Ну, крепко целую всех вас. Не обижай своих иждивенцев. Все-таки это самые близкие тебе люди. Лучше меня, мне не привыкать. Целую. В.

17 сентября.

Ты Катя за последнее время слишком мрачно настроена, и будущее кажется тебе всё безнадежней, безрадостнее. Почему? Безусловно, что настроение не может быть всегда одинаковым — оно всегда меняется. Но все твои последние письма наполнены пессимизмом густоты изрядной. Меня это пугает, так с таким настроением трудно будет пережить зиму. Вот эту грядущую страшную зиму. Последнюю. Трудно будет ещё впереди, очень трудно, но всё же сейчас как никогда мы приближаемся к началу конца. И не теряй ни минуты веры в нашу победу, каким бы серьезным положение на фронтах ни казалось. Эта зима во сто крат будет страшней для этой чумы. Из меня очень плохой агитатор, такой же плохой, как и писака, и отец семейства и пр. Но мне хочется, чтобы мои слова дошли до тебя, чтобы ты, несмотря на все трудности, не падала духом, не страшилась будущего. Тогда не так будет страшно и настоящее. Если тебе кажется, что моя писанина поможет тебе хоть немного, хоть немного придаст бодрости, я буду писать чаще. Хоть несколько строчек. Мне очень хотелось бы найти такие слова, чтобы они не были похожи на все другие. Как бы мне научиться думать, мыслить не по обывательски. Как кажется жалким и пустым то, что я пишу. Столько прожить на свете и вырасти такой дубиной! Но сейчас делу не поможешь.

Я сейчас на некотором расстоянии от своего отделения, от ППС и твое письмо пришло с небольшим опозданием. Всё дальше и дальше грохот разрывов, треск пулеметов и автоматов. Оборона немцев прорвана и наши части в глубине её. Утром после артподготовки пошли в наступление. Всю ночь в небе висели ракеты, тьму ночи прошивали иглы прожекторов, на нашем переднем крае горели костры. И всю ночь наша авиация бомбила фрицев. Возможно, иной день мне не удастся написать тебе — не будет времени. Но, во всяком случае, я не буду молчать так, чтобы доставлять вам беспокойство. Ночью мылся в бане. Спать пришлось мало и сейчас хочется спать. Было холодно, а утром совершенно некстати пошел дождь. Крепко целую всех. В.

18 сентября.

Дорогие мои! Наши метеорологи на сегодня предсказали переменную облачность без осадков. Видимо поэтому с утра идет дождь. А может быть небеса — свидетель всех событий, в том числе и вчерашних — проливают слезы. Я готов присоединиться к ним. Есть тому причины…Ночь прошла спокойно и только изредка тишину разбивали пулеметные очереди, и громыхало по лесу эхо артиллерийских выстрелов. Сейчас всё небо унылого серого цвета, дождь усилился. Какая мерзость. Грязь, вода. Холодно, сыро. Сапоги мои текут и я доволен, что хоть никуда не нужно вылезать из блиндажа. Писанье мое идет со скрипом и длительными остановками. Понабилось полно людей — мешают писать. Ежеминутно трещит телефон и сегодняшний дежурный, обладатель на редкость звучного баса профундо орет ужасно. Ему бы командовать на поле боя — мертвые и те бы вскочили и пошли в атаку. Что сегодня делаете вы? Будь вы в Москве, то в августе, вероятно, удалось бы повидаться. Многих отпускали домой в отпуск по "семейным обстоятельствам". Но скорей бы всего я не попал бы в число счастливцев. Мне предоставлено право мечтать сколько угодно, да и времени для этого специально не нужно. Ну, вот я и мокрый с ног до головы. Лес превратился в ад, весь окутан дымом. Это артиллерийская подготовка. Через 10 минут начинается атака. Недаром немцы больше всего боятся наших минометов. Ужасная, адская машина — честь и слава её изобретателю. Перестал бы дождь, дороги и так очень плохи. Да и авиация в полной мере не может быть использована. Ну, крепко целую всех вас. Пишите. В.

19.9. Небо сегодня опять рыдает — есть причины. Через 30 минут начинается артподготовка. Потом атака. Подошли танки. Целую вас всех. В

21 сентября.

Дорогие мои! Сейчас верхушки берез позолочены солнцем. Еще минут 15–20, и солнце уйдет, а я так и не успел согреться и просохнуть, как следует.

Мне теперь понятно, почему раньше люди обожествляли солнце, огонь. Четыре дня непрерывно шел дождь. Нет — стыдно, грех жаловаться, потому что я счастливец по сравнению с теми, что сейчас лежат у железнодорожной насыпи. Если бы существовала загробная жизнь, рай, то они — какими бы не были грешниками — должны были б быть в раю. Солнце село, пальцы озябли (вчера шел снег). Сыро в воздухе, на земле и весь лес покрыт синевой. Оглушительно бьет артиллерия — кажется у самого уха — с воем проносятся над деревьями снаряды. Кашляют и плюются минометы. В небе опять кружат поджарые «мессеры». Во вчерашних газетах есть заметки о нашей части. Мне бы хотелось переслать их вам со своими комментариями. От вас несколько дней нет писем. Хочется знать как вы там живете. Попасть бы к вам неожиданно домой. Замерз я. Сильно пахнет порохом. Лес синий. Оглушило сейчас — как-то особенно сильно стрельнуло. Как будто кто сыплет из мешка горох — это автоматы трещат. Крепко целую. Попробую согреться. Брр. Ведь впереди ночь. Пишите. В.