Письма с Дальнего Востока и Соловков - [233]

Дорогой Олень, сегодня, 1–го декабря, услышал из Красн. Уголка звуки радио—передачу концерта, —которые меня задержали. Начала не слышал. Сложная и очень чистая работа, большое мастерство, но по существу примитивно и бедновато. Я сравнил с чеканкою по серебру или резьбою по дереву первоклассного мастера XVII в. Долго не мог понять, что ж такое играют. Лишь по окончании передачи узнал: 1–й Іамбург- ский концерт Баха. И тогда сказал себе, что определил правильно. В Бахе я всегда чувствую ремесленника. He пойми этого слова, как укор. Ремесленников, особенно старых, очень уважаю и ценю, скажу больше, очень хотел бы быть ремесленником. Ho это совсем особый строй духа. Привычки и навыки, наследственно выработанные столетиями, мастерство без порыва и вдохновения, точнее сказать, без вдохновения данной минуты, работа, которую мастер может в любой момент начать и в любой момент без ущерба прекратить. Вероятно, это самое здоровое творчество, всегда текущее по определенным руслам, без мучений, без исканий, без романтики, без слез и без восторгов, но со спокойной уверенностью в своей руке, которая сама знает, что делать ей. Іениально, но без малейшего трепета‑как коробочки Афония [2396], хотя и выросшие в целые дома. Это бездумное мастерство безконечно далеко от нашего времени, где все построено либо на мучительной искренности и метании, либо на желании произвести что‑нибудь отличное от производимого другими, удивить, ошеломить, ударить—и боязни нечаянно попасть на путь, уже пройденный другими. Сразу видно, что Бах, как и Афоний, осколок древних времен, не опасается повторения—ни себя самого, ни других. Он производит свой добротный товар, уверег в его превосходном качестве, уверен в одобрении потребителя. Он знает силу своего мастерства и вместе с тем относится с своему произведению не как к своему ребенку, личность которого неповторима и ничем незаменима, а как к хорошей вещи, которая навсегда останется ценной и которая, вместе с тем, могла бы быть заменена другою, хотя, б. м., и менее добротною. —Это—полная противоположность Бетховену (если говорить о величинах приблизительно одного порядка). — Ну, вот, расписался о Бахе и нет места уже. Напиши мне, чем именно занимаешься, как твое здоровье, как себя чувствуешь. Крепко целую тебя, дорогая Оля.

Дорогая Тика, за досчатой перегородкой наш ночной сторож, преподаватель физкультуры, что‑то говорит, не знаю с кем. Выглядываю за дверь (уже 2 часа ночи). Оказывается, он разговаривает с кошкой, которую запрятал себе за борт пиджака. На свой вопрос, с кгм он разговаривал, получаю ответ, что—с кошкой, т. к. вспомнил, что он так же ласкал свою годовалую дочку и всюду носил ее на руках, а она желала, чтобы ее спустили на пол. А я вспоминаю свою дочку, которую тоже носил на руках и которая боялась леса. Теперь боишься ли? Занимаешься ли ты еще своими куклами, или отстала от них. Пожалуй, они уже скоро перейдут маленькому племяннику? Впрочем, о своих куклах я до сих пор еще помню и жалею, особенно о кукле Юле, которая мне в магазине так понравилась, что приобрели ее для меня, несмотря на разбитость части ее шеи. Этой кукле я не только платья шил, но и вышивал, вязал, постоянно стирал, вообще заботился о ней, как мог и даже готовил ей обед. Крепко целую тебя, дорогой Тик, не забывай папу.

г. Загорск

(б. Сергиев)

Московской области

Пионерская, 19

Анне Михайловне

Флоренской

Флоренский

Павел Александрович

Сп. 1, Доп. 1

1936.ΧΙΙ.10—11. Соловки. № 83. Дорогая Аннуля, 8-го дек. получил твое от 20—23 ноября, № 32, а также письма Васи, Наташи и Кирилла. Сегодня, 10-го, я ездил на одну из командировок, в Ю-В части о-ва и вернувшись пользуюсь завтрашним выходным днем, чтобы написать вам. Сперва разскажу о поездке. Экипаж у нас был необычайный: санная платформа, на которой в ширину свободно сидели 3 человека и могли бы взять четвертого, а в длину раза в 1½ больше Платформа— на прицепе к трактору фордзон. Из под трактор несутся клубы черно–желтого дыма, временами под тракто)ом вспыхивает пламя, раздается выстрел и разносится копоть. ІГнег только что нападал, тонкой пеленой, так что на валунах (; десь безчислен- ных), в колеях песчаных дорог и на корнях полутются сильные толчки. Скорость порядочная, несмотря на препятствия. Едем лесной дорогой, местами берегом моря. Приходится быть бдительным и наклоняться, чтобы не задела ветв>, выступающая на узкую дорогу. Платформа несется между сіволами и, задевая дерево средней величины (вроде елей в наием саду), опрокидывает и ломает его. Светлое время теперь коротко: это либо восход, либо закат. Ho зато краски неба и облаков совсем необыкновенны. Небо было изумрудное, обіака серо–сизые, розово–фиолетовые, индиговые—все в благородно–сдержанной гамме, без крикливости и яркости, но чистое но тону. Вместе с бурым белесо–зеленоватым, а временами почти черно–индиговым, морем, бурыми валами водорослей, смежной пеленой и апельсиновым солнцем, мечущим снопы лучей, словно пылающим длинными выбрасывающимися пламенами, и свирепым нордом на берегу, холодным, едва не опроккдывающим, все слагалось в картину прекрасную и безотрадную. Словно человечества и уюта еще нет или уже нет. К тому же, мыс, на котором расположена командировка, вдающийся ледниковой грядой в море, каменистый в высших точках (40 м) и болотистый в низинах, почти безлесен—виднеются лишь кривые, корявые, с сильно наклоненными или даже горизонтальными стволами березы Кузьмичева да торчащие из снежного покрова веточки вороники (чернухи, Empetrum nigrum L.). Сбиваемый ветром с ног, я набрал из выбросов различных водорослей в холщовую сумку, с которой не разстаюсь во время экскурсий, прозяб и пошел к водорослево–сжигательной печи. Это огромная печь, вроде плиты, на которую накладываются груды сырых, слегка подвядших водорослей. Здесь нижние слои сгорают и озоляются, а верхние за это время успевают подсохнуть за счет теплоты горения нижних и тепла печи. Печь заключена в легкую постройку, типа барачного. От водорослей идут клубы белого дыма и пара, распространяя сильный, но не противный и не едкий, запах, очень своеобразный, вроде смеси запаха горящей калоши, подгоревшей яичницы и сдобных куличей. Печь раскалена, к ней близко, когда дверца открыта, не подойдешь. Подсушил перчатки, поразспросил рабочих о пережоге и вообще о работе и наблюдал пламя. Странное явление: в то время как от дров, сосновых, пламя обычное, зюлотисто–желтое и золотисто–оранжевое, жар дает пламя явственно зеленое, красивого золотисто–зеленого цвета, хорошо сочетающегося с оранжевым самого хара. Сперва я подумал было, что этот цвет обусловлен золок· водорослей, но меня убедили, что зола в жар не попадает и что такой же цвет пламени получается от жара в бараке, где водорослей вовсе нет. Подобный цвет мог бы быть вызван присутствием Cu, В, Tl, Ba, но заподозрить сколь- ко–ниб. значительн. содержание этих элементов в дровах нет оснований. Остается предположение, что их содержит местная глина, из которой выделывается кирпич для пода печи; если так, то содержание элемента, дающего пламени зеленую окраску, должно быть значительно, поскольку подвергался накалу в течение многих месяцев, если ни нескольких лет,