Письма - [4]

Самый шепот, касавшийся вас, пробуждал во мне трепещущее шестое чувство, смутно слитое из страха, восторженного счастья и безумного, необъяснимого ощущения, которое ни на что не походит так близко, как на сознание вины.

Судите же, с какою дивящейся, неверующей радостью я получил написанное хорошо вам известным почерком нежное стихотворение, которое впервые дало мне увидать, что вы знаете о моем существовании.

Представление о том, что люди называют Судьбою, утратило тогда в моих глазах свой характер пустоты. Я почувствовал, что после этого ни в чем нельзя сомневаться, и на долгие недели потерялся в одном непрерывном сладостном сне, в котором все было живым, хотя и неясным, благословением.

Немедленно после прочтения посланного вами стихотворения я захотел найти какой-нибудь способ указать – не ранив вас видимым слишком прямым указанием – на мое чувство – о, мое острое – мое ликующее – мое восхищенное чувство почести, которое вы мне даровали. Выполнить это, как я хотел, в точности что я хотел, казалось, однако, невозможным; и я был уже готов оставить эту мысль, как глаза мои упали на том моих собственных поэм, и тогда строки, которые я написал во время страстного моего отрочества к первой, чисто идеальной, любви моей души – к Елене Стэннэрд, о которой я вам говорил, вспыхнули в моем воспоминании. Я обратился к ним. Они выразили все – все, что я сказал бы вам – так полно – так точно и так исключительно, что трепет напряженного суеверия пробежал мгновенно по всему моему телу. Прочтите стихи и потом примите во внимание особенную необходимость, которую я чувствовал в тот миг именно в таком, по-видимому, недостижимом способе общения с вами, каковой они доставляли. Подумайте о безусловной соответственности, с которой они восполняли эту необходимость – выражая не только все, что я хотел бы сказать о вашей наружности, но и все то, в чем я так хотел вас уверить, в строках, начинающихся словами

По жестоким морям я бродил, нелюдим.

Подумайте о редком совпадении имени, и вы не будете более удивляться, что для того, кто привык, как я, к счислению Вероятии, они имели вид положительного чуда… Я уступил сразу захватывающему чувству Рокового. С этого часа я никогда не был способен стряхнуть с моей души веру, что моя Судьба, для добра или зла, здесь ли или в том, что там, в какой-то мере сплетена с вашей собственной.

Конечно я не ждал с вашей стороны какого-нибудь признания напечатанных строк "К Елене"; и однако, не признаваясь в этом даже самому себе, я испытывал неопределимое чувство скорби из-за вашего молчания. Наконец, когда я подумал, что у вас было достаточно времени совсем позабыть обо мне (если в действительности вы когда-нибудь настоящим образом меня помнили), я послал вам безымянные строки в рукописи. Я писал сперва в силу мучительного, жгучего желания соприкоснуться с вами каким-нибудь образом – даже если бы вы оставались в неведении о пишущем вам. Простая мысль, что ваши милые пальцы прижмут – ваши нежные глаза медля глянут на буквы, которые я начертал – на буквы, которые хлынули на бумагу из глубин такой преданной любви – наполняла мою душу забвенным восторгом, который, казалось мне тогда, был всем, что нужно для моей человеческой природы. Это тогда открылось мне, что одна простая эта мысль включала в себе столько благословения, что здесь, на земле, я уже никогда более не мог бы иметь права сетовать – не было бы места для недовольства. Если когда-нибудь, тогда, я дерзал нарисовать себе какое-нибудь более богатое счастье, оно всегда было связано с вашим образом на Небе. Но была еще и другая мысль, которая побуждала меня послать вам эти строки; я говорил самому себе, чувство – святая страсть, которая пылает в груди моей к ней, она от Неба, она небесная, в ней нет земного пятна. Так значит, в тайных уголках ее собственного чистого сердца должен находиться, по крайней мере, зачаток взаимной любви, и, если это действительно так, ей не будет нужен никакой земной ключ – она инстинктивно почувствует, кто ей пишет. В этом случае я могу, значит, надеяться на какой-нибудь слабый знак, по крайней мере дающий мне понять, что источник поэмы известен и что чувство, ее проникающее, понимают, даже если не одобряют.

О, Боже! – как долго – как долго я ждал напрасно, надеясь вопреки надежде – пока наконец меня не обуял некий дух, гораздо более мрачный, гораздо более безудержный, чем отчаяние – я объяснил вам – но не исчисляя жизненных влияний, которые оказали на судьбу мою ваши строки – это особенное, добавочное и как будто вздорное предопределение, благодаря которому вам случилось адресовать ваши безымянные стансы в Фордгам вместо Нью-Йорка – и благодаря которому моя тетка узнала, что они находятся на Вест-Фармской почте. Но я еще не сказал вам, что ваши строки достигли меня в Ричмонде в тот самый день, когда я был готов вступить на путь, который унес бы меня далеко, далеко от вас, нежная, нежная Елена, и от этого божественного сна вашей любви.

[Подписи нет]

ЭДГАР ПО К ЕЛЕНЕ УИТМАН

[Без даты]

Я прижал ваше письмо еще и еще к губам моим, нежнейшая Елена, омывая его слезами радости или "божественного отчаяния". Но я – который так недавно в вашем присутствии восхвалял "могущество слов" – что мне теперь лишь слова? Если бы мог я верить в действительность молитвы к Богу на Небесах, я, конечно, преклонил бы колена – смиренно стал бы на колена – в эту самую серьезную пору моей жизни – стал бы на колена, умоляя о словах – только о словах, которые разоблачили бы вам, которые дали бы мне способность обнажить перед вами целиком мое сердце. Все мысли – все страсти кажутся теперь слитно погруженными в это одно пожирающее желание – в это хотение заставить вас понять, дать вам увидеть то, для чего нет человеческого голоса – несказанную пламенность моей любви к вам, ибо так хорошо я знаю вашу природу поэта, что я чувствую достоверно, если бы только вы могли заглянуть теперь в глубины моей души вашими чистыми духовными глазами, вы не могли бы отказаться сказать мне это, что, увы! еще решительно вы оставляете несказанным – вы полюбили бы меня, хотя бы только за величие моей любви. Не есть ли это что-то в холодном этом сумрачном мире быть любимым! О, если бы я только мог вжечь в ваш дух глубокое – истинное значение, которое я связываю с этими четырьмя подчеркнутыми слогами! о, увы, усилие напрасно, и "я живу и умираю не услышанный…"