Письма - [3]

, есть мое последнее воспоминание о вас. В вашей улыбке была любовь, надежда и скорбь вместо любви, надежды и смелости, как всегда раньше. О, Луиз, сколько скорбей перед вами! Ваша чистосердечная и сочувствующая природа будет постоянно ранена в ее соприкосновении с пустым, бессердечным миром; а что до меня, увы! если только какая-нибудь правдивая и нежная и чистая женская любовь не спасет меня, едва ли я проживу еще более года[4]! Несколько коротких месяцев скажут, как далеко моя сила (телесная и внутренняя) пронесет меня в этой жизни здесь. Как могу я верить в Провидение, когда вы смотрите холодно на меня? Разве это не вы возобновили мои надежды и веру в Бога?.. и в человечество? Луиз, я слышал ваш голос, когда вы уходили из глаз моих, оставляя меня…, но я еще прислушивался к вашему голосу. Я слышал, вы сказали, всхлипнув: "Dear Muddie", "Милая Медди", я слышал, вы приветствовали мою Катарину[5], но это было только как воспоминанье… Ничто не ускользнуло от моего уха, я был убежден, что это было не ваше великодушное вы сами…, произносящее слова, столь чуждые вашей природе – вашему нежному сердцу! Я слышал, как вы с рыданьем высказали ваше чувство долга моей матери, и я слышал ее ответ: "да, Луи… да…" Почему отвращается ваша душа от ее истинного дела для безуспешного, обращаясь к неблагодарному и жалкому миру?.. Я чувствовал, что мое сердце остановилось, и я был уверен, что я умру у вас на глазах, Луиз, это хорошо – это счастливо – вы взглянули со слезою в ваших милых глазах, и приподняли оконную раму, и сказали о гуаве, которую вы принесли для моего больного горла. Ваши инстинктивные чувства лучше для меня, чем разум сильного мужчины – я хочу верить, что они могут быть таковыми для вас самих. Луиз, я чувствую, я не превозмогу – какая-то тень уже упала на вашу душу и отразилась в ваших глазах. Слишком поздно – вы отхлынули прочь с жестоким потоком… это не испытание обычное – это страшное испытание для меня. Такие редкие души, как ваша, так украшают эту землю! так освобождают ее от всего, что есть в ней отталкивающего и грязного. Так делают лучезарными ее муки и заботы, трудно потерять их из виду даже на краткое время… но вы должны знать и быть уверены в моем сожалении и в моей скорби, если что-нибудь, что я когда-либо написал, ранило вас. Мое сердце никогда не посягало на вас. Я ставлю вас в моем уважении – со всей торжественностью – рядом с другом моего отрочества – рядом с матерью моего школьного товарища, о которой я говорил вам, и как я повторил в поэме… как правдивейшую, нежнейшую из самых женственных душ этого мира и как доброго ангела моей потерянной и затемненной природы. Во имя вас я не скажу опять "потерянная душа". Я попытаюсь победить мою печаль во имя бескорыстной вашей заботы обо мне в прошлом, и в жизни или смерти я всегда ваш, признательно и преданно,

Эдгар А. По

ЭДГАР ПО К* [6]

Июня 10-го, 1848.

Знаете ли вы мистрис Уитман? Я чувствую глубокий интерес к ее поэзии и характеру. Я никогда не видал ее – никогда – лишь раз… однако рассказала мне многое о романтичности ее характера, который совсем особенно заинтересовал меня и возбудил мое любопытство. Ее поэзия есть бесспорно поэзия, оживленная гением. Не можете ли вы мне что-нибудь рассказать о ней что-нибудь – все, что вы знаете – и сохранить мою тайну – то есть не говорить никому, что я вас об этом просил? Могу ли я положиться на вас? Я могу и хочу.

Верьте, что я истинно ваш друг, Эдгар А. По.

ЭДГАР ПО К ЕЛЕНЕ УИТМАН

[Без даты]

Я уже сказал вам, что несколько случайных слов, сказанных о вас… были первыми, в которых я когда-либо слышал ваше имя упомянутым. Она намекнула на то, что она назвала вашими "эксцентричностями", и упомянула о ваших печалях. Ее описание первых странно захватило мое внимание, ее намек на последние оковал его и закрепил.

Она рассказывала о мыслях, чувствах, чертах, капризных настроениях, о которых я знал, что они мои собственные, но которые до этого мгновения я считал лишь моими собственными – не разделенными с каким-либо человеческим существом. Глубокое сочувствие завладело немедленно моей душой. Я не могу лучше изъяснить вам, что я чувствовал, как сказав, что ваше неведомое сердце, по-видимому, перешло в мою грудь – чтобы жить там навсегда – между тем как мое, думал я, было перенесено в ваше.

С этого часа я полюбил вас. С этого времени я никогда не видел и не слышал вашего имени без трепета полувосторга, полутревоги. Впечатление, оставшееся у меня в уме, было, что вы еще чья-то жена, и лишь в последние несколько месяцев я в этом разуверился.

По этой причине я избегал вашего присутствия и даже города, в котором вы жили. Вы можете вспомнить, что однажды, когда я был в Провиденсе с мистрис Осгуд, я положительно отказался сопровождать ее в ваш дом и даже заставил ее поссориться со мной из-за упрямства и кажущейся безосновности моего отказа. Я не смел ни пойти, ни сказать, почему я этого не могу. Я не смел говорить о вас – тем менее видеть вас. В течение целых лет ваше имя ни разу не перешло моих губ, в то время как душа моя пила в нем, с самозабвенною жаждой, все, что было сказано о вас в моем присутствии.