Письма об Индии - [60]

На берегу пруда находится индийская хижина, что-то вроде часовни, населенной крысами, при которых живет привратник, обязанный их кормить. Не знаю, писал ли я тебе, что около Гайдрабада я видел старую Голконду[140]; крепость и кладбище, усеянное огромными мавзолеями, похожими на пагоды, кажутся вымершим городом. Я не въезжал на кладбище, чтобы не нарушить спокойствия его обитателей: летучих мышей, волков и гиен. Верстах в 100 оттуда я проезжал мимо голкондских копей; эти алмазные копи уже давно оставлены за скудностью в алмазах и за трудностью разработки. Последние строчки я пишу в Куттаке, куда меня принесли; Джагарнат я оставил вчера вечером…

Балассор, 5 августа

Я медленно продвигаюсь к Калькутте, по дождю и а грязи, бесконечными болотами, в которых царствуют лягушки. Иногда, если за беспорядком недостает на дороге носильщиков, меня опускают наземь в моем паланкине, и большую часть ночи провожу я в ожидании. Вдруг одинокая лягушка начинает кричать под самым ухом, и, право, подчас не хуже козла: так здоровы у них здесь голоса. Невольно бросает в дрожь! Тогда я бужу Франсуа, который тоже лежит в своем паланкине, и приказываю ему шуметь. Случается, что в этом проходит целая ночь, то есть если привал есть только условленное место сдачи для носильщиков и негде укрыться. Утром или раньше носильщики отыскиваются так или иначе, как почтовые лошади; минует затруднение, и минутное отчаяние забывается. Забываются и лягушки, которых голоса покрываются голосами носильщиков: последние непрерывно поют однообразный речитатив, впрочем довольно приятный и склоняющий ко сну.

Балассор — станция, где есть для путешественников очень изрядный домик, с постелью, купальней, кухней, 5–6 слугами-индийцами и всем необходимым для удобного помещения. Поэтому я остановился в Балассоре на сутки и более, с тем, чтобы переодеться и отдохнуть от скуки путешествия под дождем. В этой части Индии, где я теперь, такие домики встречаются приблизительно через каждые 80 верст, и я решился останавливаться в них каждый день и проводить все ночи. Местами, неподалеку от этих станций, есть английские чиновники, военные и гражданские; они живут в прекрасных загородных домах, лежащих друг от друга в большем или меньшем расстоянии. Когда они узнают о приезде на станцию # путешественника, то спешат пригласить его остановиться у них или по крайней мере отобедать, позавтракать и т. п., а нередко предлагают ему припасы на дорогу. Я большей частью отказываюсь, предпочитая одиночество, в особенности когда станция хороша. Другое дело — обед; на этот предмет я более падок; не для чего быть вечно медведем, а иногда общество развлекает.

Так, вчера некто, доктор Д., подъехавший верхом к моей станции, рассказал мне, что в Балассоре расположен отряд сипаев под начальством английского капитана и есть 2–3 гражданских чиновника для пошлинного сбора и т. д., капитан над портом и целое управление парусных судов для сообщения с Калькуттою в видах соляной торговли Балассора; все это в подобном виде было здесь некогда у голландцев и у датчан.

В Индии очень часто и не подозреваешь близости живых людей: до того дома низки, разбросаны и закрыты лесами.

Итак, вечером, приглашенный на европейский обед, я легко достал носильщиков, потому что в населении нет недостатка, но все оно прячется в бог знает каких хижинах. По обыкновению меня принесли к доктору в паланкине, при свете факела. В заключение довольно продолжительного перехода по лесу я увидел наконец огни между деревьями и вошел в чрезвычайно красивый дом, где уже был приготовлен стол, роскошно убранный. В гостиной было 6 человек, мужчин и женщин, очень нарядных: близость Калькутты здесь уже заметна. Одна из дам была молода и хороша собой; другая — тоже молода и очень недурна; третья — крайне порядочна, но уже не первой молодости. Первая и родилась и получила образование в Индии. Индия дает развязность, desinvoltura, резко противоположную природной английской чопорности.

Эта дама пела нам простые английские песни, без аккомпанемента и без всякой методы, но так просто и с таким решительным отсутствием аффектации, что пение ее было и трогательно и приятно. Мистер Г., один из гостей и капитан сипаев, имеет обязанностью по возможности противодействовать приношению человеческих жертв. В продолжение полутора лет своих разъездов по околодку он спас 40 человек и косвенно, с помощью своего влияния, избавил от смерти еще до 100. Один из жертвоприносителей, схваченный им и теперь поневоле вынужденный помогать ему в открытии других, рассказывал ему страшные вещи об этих жертвах. Есть люди, делающие себе ремесло из того, чтобы воровать детей: они тайно продают их жертвоприносителям, которые, заплатив за них, пребывают в счастливой вере, что кровь, ими проливаемая, падает не на них, а на продавших. Долго, иногда многие годы, эти дети, хотя и тайные пленники, пользуются всеми правами собственных детей покупателя, и это продолжается до тех пор, пока семейству последнего не грозит какое-либо несчастье. Но лишь только оказывается что-нибудь подобное, решают, что пришло время принести жертву духу зла, который, по их убеждению, падок до человеческого мяса. […]