Письма об Индии - [26]
В четвертый вечер все эти истуканы, в сопровождении многочисленной толпы, при ужасной разладице труб и цимбал, были отнесенны к Гангу и брошены в воду. Я смотрел на это зрелище из кареты. Между народом пронесся верхом какой-то молодой человек с мосичьим лицом, одетый в узкий парчовый редингот, в вышитой золотом бархатной шапочке. Мой человек, сидевший на козлах, магометанин, быстро обернулся ко мне и сказал, что это внук Типу Султана, только не лучший, потому что их несколько братьев. Спустя несколько минут он показал мне на коляску, в которой сидели 3 человека в белых восточных одеждах, и сказал, что один из них хороший внук Типу Султана, вероятно тот, который давал денег больше других. «Он говорит по-английски», — продолжал мой турок и в то же время спрыгнул с козел и подошел к коляске принцев с той фамильярностью, которая, несмотря на рабство, существует на Востоке между всеми сословиями. Возвратясь, он сказал мне, что Тепу (так произносил он его имя) желает меня видеть и просит придвинуть мою карету к его. Я с ним познакомился. Он был в азиатском наряде, но с длинными волосами. Отец этих принцев не смог перенесть заключения и застрелился в Калькутте вскоре после смерти Типу Султана. Сперва он жил в Велоре, откуда, после [гибели] тамошнего английского гарнизона[61], был переведен в Калькутту. Кажется, теперь его дети ездят куда хотят, потому что одного из них, помнится, я видел в Лондоне. После этого Тепу, с которым я познакомился, приходил ко мне и навязывал мне в спутники какого-то разорившегося магометанского вельможу, но я, разумеется, вежливо отказал ему в этом.
[Ему же]
Калькутта, 7 ноября 1841
Почта в Европу отходит только раз в месяц, а мне хочется писать к тебе каждый день. Нынче утром пришло известие о 10 тысячах франков, которые ты послал ко мне; я надеюсь получить их не далее как; через 5 или 6 дней, потому что после этого я отправляюсь в Бенарес, на пароходе готово для меня место, но я не могу уехать, не сделав распоряжения насчет могущих прийти на мое имя писем.
Я провел несколько часов в загородном доме Дварканат Тагора, согласившегося быть моим поверенным. Перед обедом, для возбуждения аппетита, мы прогуливались на слонах по саду. После обеда орган проиграл что-то из Мейербера и Доницетти; но шакалы так громко выли возле дома, что музыку нельзя было расслышать. Вой шакала похож на крик испуганного ребенка. Хозяин дома был очень смущен этим не вовремя раздавшимся концертом, не понимая, сколько странной поэзии заключалось в этом для меня, европейца.
9 ноября
Через 4 дня я отправляюсь в Бенарес, если только пароход двинется, как назначено. Я послал свои вещи вперед с другим пакетботом, потому что на этом мало места; впрочем, он довольно удобен. Собственно, это не пароход, а большая барка со светлыми каютами, прицепленная к пакетботу. Переезд будет продолжаться 18 или 19 дней[62].
В Калькутте я часто прогуливаюсь по берегам Ганга, весьма оживленным на протяжении нескольких миль. Всегда тут увидишь толпу купающихся индийцев. На днях я набрел на какого-то бледного молодого человека, истомленного болезнью, худого, как скелет; он лежал возле воды на песке, а около него сидел печальный его друг. Недалеко от них я встретил брамина средних лет со строгим лицом, который только что тщательно расписал себе красками лицо, плечи и грудь и смотрелся самодовольно в маленькое зеркало, сидя на деревянном балконе. На другой площадке, более обширной, устланной листьями и завешанной циновками, сидело целое общество браминов; один из них, чрезвычайно толстый, мылся. Далее встречались факиры с испачканными мелом лицами, с взъерошенными волосами. Какой-то несчастный, полумертвый старик велел вынести себя в паланкине, думая, вероятно, освежиться воздухом, но мутный взор и чрезвычайная худоба тела ясно показывали приближение смерти. Молодой человек, сильный и ловкий, выйдя из воды, расчесывал свои густые волосы и сушил свое бронзовое тело на последних лучах заходящего солнца. В усыпальницу несли покойника; на крыше усыпальницы сидела необозримая стая корморанов[63]; коршуны и другие птицы кружились в воздухе или ходили вокруг этого печального строения. Целая толпа браминов, тонких и гибких, живописно окутанных в розовую, зеленую или белую кисею, сходила к реке для вечернего омовения. Дальше жгли на кострах трупы; смрад от сжигаемых тел далеко разносился воздухом по этому берегу, оживленному такими разнообразными видами.
Вчера я снова увидел больного молодого человека; он сидел и с виду был гораздо здоровее. Это меня очень удивило, потому что в прошлый раз он лежал без движения, словно мертвый. Я подал ему рупию, он был этим очень доволен. Друга, а может быть и брата, с ним больше не было, он исполнил свой долг, удовлетворил влечение сердца и возвратился к своей обыденной жизни. Брамин, приходивший купаться со своей обезьяной, шел домой, неся с гордостью на плече животное. Оба они были расписаны белой краской. Изредка проезжает карета времен царя Гороха, битком набитая раджами, молодыми и стариками, большими и малыми. В них сейчас можно узнать тех неизвестных властителей, которые гнездятся в грязных улицах Калькутты. Одни из них голые, с непокрытыми головами и растрепанными волосами; другие в каких-то полинялых газовых или парчовых одеждах и в театральных чалмах с перьями. Голые или покрытые лохмотьями слуги цепляются за допотопную рессорную карету; иные бегут возле.
