Письма о современной литературе - [13]

Недавно в «Отеч. зап.» появилась повесть «Еще год» Крестовского (псевдоним). С удовольствием и удивлением прочли мы эту повесть. Правда, уже прошло время Печорина, этого героя бесстыдства и гнилого эгоизма; прошло время и маленьких Печориных, заключавшихся Тамариным, от которого сам автор поспешил отказаться; но все оставался в произведениях нашей изящной литературы пошлый стыд искренних душевных движений; оставалось это малодушие, а малодушие совершенно противуположно мужеству быть тем, что есть. – Поэтому повесть Крестовского странно и приятно порадовала нас среди обширной и вялой скуки, налегшей на всю нашу литературу. Чистое, свежее и нежное чувство проникает всю повесть; оно не побоялось выйти в наш печатный свет, где редко оно ценится, где скалозубство давно занимает почетное место, скрывая под собою нравственное бессилие; это благородная повесть, полная жизни душевной, полная чистых, искренних стремлений. Мы оставим в стороне вопрос о значении художественном, да на него в повести нет нигде, кажется, ни малейшего притязания. В самом деле, разве кроме произведений творчески художественных не может, не должно быть никаких других? – Конечно, могут быть произведения, полные искренности, полные мысли, истинного чувства, душевной красоты, – и потому благотворные; к таким принадлежит эта повесть. Пусть пишутся такие произведения: они не изменяют состояния нашей литературы, но оставляют ее прежнею, не вносят нового, но пока, до новой литературной эпохи, они недаром занимают наше внимание: много доброго будет от них.

В этом роде большая часть произведений английской литературы, произведений истинно прекрасных; в каждом из них краеугольным камнем – чувство веры и нравственное чувство; в каждом из них сохранено человеческое достоинство и вместе необходимая трезвость души. Слава Богу! Литература наша теперь полна переводами произведений литературы английской, столько отличных от отвлеченных произведений французской литературы, в которых нет ни внешней, ни внутренней правды, в которых развратное смешение нравственных понятий, в которых самое добро злотворно и является каким-то соблазном, в которых дышит и действует какая-то чувственная душа.

Мы упомянули о переводах с английского и должны сказать, что переводы наши часто неудачны и неверны. В особенности курьезно переводит переводчик «Отеч. записок» г. Введенский. Вообразите! Англичане у него говорят часто языком Гоголя: Оно и тово-с, вот мол что и проч., так что читатель вдруг видит перед собою вместо английского слуги, а иногда и английской леди то Селифана, то Петрушку из «Мертвых душ». Вот несколько примеров:

Санди, английский слуга, говорит леди Элеоноре: «Да уж, право, я не знаю, оно и тово-с! Пришло, видите ли, письмецо к вашей милости… То есть не то чтоб оно действительно пришло, а так-с…»[8]. А прекрасная леди Маргарета говорит про одного офицера (как видно, в шутку), что он «в некотором роде жизнию жертвовал для Отечества»[9].

Вот как описываются сокровенные движения герцогини Ланарской: «Должно заметить, что об этом кузене ее светлость не заботилась никогда и даже едва помнила о его существовании; но надлежало, во что бы то ни стало, поставить пику Маргарете, и пика была поставлена, так что оказалась полная возможность отвечать кому следует: вот, мол, что, знай нас»[10].

А вот, наконец, тон самого романа, самого автора; не забудьте, что автор – женщина: «О вы, бедные старые девы, эдинбургские, лондонские, парижские и всех других главнейших городов Европы и Америки! Какими тощими кошками представляетесь вы мне в сравнении с моей героиней! Во прах, во прах, на колена перед Тибби, перед этим истинным идолом старого девства. Смотрите на нее – и облизывайтесь»[11].

Каков тон! И это уже тон самого английского автора, по милости его переводчика. Бедная мистрис Нортон! Каков наш переводчик! Даже признательно вам положить, оно и тово-с, задали вы, г. Введенский, смею сказать, в некотором роде перцу англичанке: знай читать наших, вот, мол, что!

Мало того тона, которым одолжает англичан переводчик; он еще выпускает, прибавляет, изменяет смотря по своему произволу. Он сам объявляет об этом с неподражаемою изумительною наглостью, объявляет печатно в «Отеч. зап.» прошлого года; его объяснение само могло бы быть занесено в какой-нибудь юмористический роман и заняло бы там не последнее место. – Подобного рода переводами переводчик мешает знакомству нашего читателя с литературой англичан и доставляет знакомство с собой как с сочинителем, знакомство, чести которого вовсе не добивается читатель, желающий узнать Теккерея или Диккенса. Не показывает ли издатель журнала полного неуважения и к иностранному автору, и к русскому читателю, когда печатает у себя переводы, в которых переводчик местами разные приправы, а местами целую стряпню своей домашней кухни выдает за произведение чужое? Не справляться же везде с оригиналом, чтобы узнать, где говорит Диккенс, а где г. Введенский.

Кроме этого способа переводить попадаются еще, как в переводах «Отеч. зап.», так и других петербургских журналов, сильные промахи против русского языка, который мало-помалу искажается и забывается в Петербурге. В переводе «Пенденниса» в «Отеч. зап.» за нынешний год говорится, что Пенденнис пошел