Письма - [20]

Если после этого он мне не напишет, я прокляну и его самого и его толстую оптовую торговку. Я уже тружусь над составлением формулы моего проклятия. Боже! Как это хлопотно иметь друзей, которые собираются жениться!

Приехав сюда, я обнаружил дома пропасть сплетен. Я навел порядок, сколько это возможно, когда имеешь дело с тремя или четырьмя женщинами, которые не внимают доводам рассудка. Простите, что я так говорю о вашем прекрасном поле. Но увы! Если я вам об этом говорю, то это уже доказательство, что я считаю вас исключением. Наконец, когда я приезжаю домой, я только и слышу истории, истории — жалобы, упреки, предположения, заключения. Это отвратительно, особенно для меня, потому что я утратил к этому привычку на Кавказе, где дамское общество встречается очень редко, либо оно не склонно к беседе (как, например, грузинки, поскольку они не говорят по-русски, а я по-грузински).

Я вас прошу, дорогая Мария, пишите мне немного, пожертвуйте собой, пишите мне постоянно, не разводите мелочных церемоний — вы должны быть выше всего этого. На самом деле, если я иногда и задерживаюсь с ответом, то оттого, что или мне нечего было сказать или я очень занят — оба оправдания веские.

Я был у Жуковского и по его просьбе отнес ему «Тамбовскую казначейшу» <два последних слова написаны по-русски), которую он просил; он понес ее к Вяземскому, чтобы прочесть вместе; им очень понравилось, напечатано будет в ближайшем номере Современника <последнее слово написано по-русски>.

Бабушка надеется, что я скоро буду переведен к царскосельским гусарам, потому что бог знает по какой причине ей внушили эту надежду. Вот потому она не дает согласия на мою отставку. Сам-то я ни на что не надеюсь.

В завершение моего письма я посылаю вам стихотворение, которое я нашел случайно в ворохе своих путевых бумаг и которое мне в какой-то степени понравилось, потому что я его забыл — но это вовсе ничего не доказывает.

МОЛИТВА СТРАННИКА

Я, матерь божия, ныне с молитвою…

Прощайте, дорогой друг — поцелуйте Алексея <последнее слово — по-русски> и скажите, что ему стыдно. Это же скажите также и m-lle Marie Лопухиной.

Лерма.

С. А. Раевскому

Июня 8 дня <1838 г.>

Любезный друг Святослав,

Твое последнее письмо огорчило меня: ты сам знаешь почему; но я тебя от души прощаю, зная твои расстроенные нервы. Как мог ты думать, чтоб я шутил твоим спокойствием или говорил такие вещи, чтобы отвязаться. Главное то, что я совсем этого не говорил или пусть говорил, да не про то. Я сказал, что отзыв непокорен к начальству повредит тебе тогда, когда ты еще здесь сидел под арестом и что без этого ты, может быть, остался бы здесь.

Я слышал здесь, что ты просился к водам, и что просьба препровождена к военному министру; но резолюции не знаю; если ты поедешь, то, пожалуйста, напиши, куда и когда. Я здесь по-прежнему скучаю; как быть? покойная жизнь для меня хуже. Я говорю покойная, потому что ученье и маневры производят только усталость. Писать не пишу, печатать хлопотно, да и пробовал, но неудачно.

Роман, который мы с тобою начали, затянулся и вряд ли кончится, ибо обстоятельства, которые составляли его основу, переменились, а я, знаешь, не могу в этом случае отступить от истины.

Если ты поедешь на Кавказ, то это, я уверен, принесет тебе много пользы физически и нравственно: ты вернешься поэтом, а не экономо-политическим мечтателем, что для души и для тела здоровее. Не знаю, как у вас, а здесь мне после Кавказа всё холодно, когда другим жарко, а уж здоровее того, как я теперь, кажется, быть невозможно. О Юрьеве скажу тебе: вообрази, влюбился в актрису, вышел в отставку, живет у Балабина, табак и чай уж в долг не дают и 30.000 долгу, и вон из города не выпускают, — видишь: у всякого свои несчастия.

Прощай, любезный друг, и прошу тебя, будь уверен во мне и думай, что я никогда не скажу и не сделаю ничего тебе огорчительного. Прощай, милый друг, бабушка также к тебе пишет.

М. Лермонтов.

М. А. Лопухиной

<Конец 1838 г.>

Il у a longtemps, chère et bonne amie, que je ne vous ai écrit et que vous ne m’avez donné de nouvelles de votre chère personne et de tous les vôtres; aussi j’ai l’espérance que votre réponse à cette lettre ne se fera pas longtemps attendre: il у a de la fatuité dans cette phrase, direz-vous; mais vous vous tromperez. Je sais que vous êtes persuadée que vos lettres me font un grand plaisir puisque vous employez le silence comme punition; mais je ne mérite pas cette punition car j’ai constamment pensé à vous, preuve: j’ai demandé un semestre d’un an, — refusé, de 28 jours — refusé, de 14 jours — le grand duc a refusé de même; tout ce temps j’ai été dans l’espérance de vous voir; je ferai encore une tentative — dieu veuille qu’elle réussisse. — Il faut vous dire que je suis le plus malheureux des hommes, et vous me croirez quand vous saurez que je vais chaque jour au bal: je suis lancé dans le grand-monde: pendant un mois j’ai été à la mode, on se m’arrachait. C’est franc au moins. — Tout ce monde[31] que j’ai injurié dans mes vers se plait à m’entourer de flatteries; les plus jolies femmes me demandent des vers et s’en vantent comme d’un triomphe. — Néanmoins je m’ennuie. — J’ai demandé d’aller au Caucase — refusé. — On ne veut pas même me laisser tuer. Peut-être, chère amie, ces plaintes ne vous paraîtront-elles pas de bonne foi? — peut-être vous paraîtra-t-il étrange qu’on cherche les plaisirs pour s’ennuyer, qu’on court les salons quand on n’y trouve rien d’intéressant? — eh bien je vous dirai mon motif: vous savez que mon plus grand défaut c’est la vanité et l’amour-propre: il fut un temps où j’ai cherché à être admis dans cette société comme novice, je n’y suis pas parvenu; les portes aristocratiques se sont fermées pour moi: et maintenant j’entre dans cette même société non plus en solliciteur, mais en homme qui a conquis ses droits; j’excite la curiosité; on me recherche, on m’engage partout, sans que je fasse mine de le désirer même; les femmes qui tiennent à avoir un salon remarquable veulent m’avoir, car je suis aussi un