Письма к утраченной - [2]

Девчонка села прямо на мокрую землю, стиснула ногу, словно пытаясь загнать боль обратно, туда, откуда она явилась. Слезы брызнули из глаз. А потом она снова услышала шаги, да еще злобный выкрик. Воображение мигом нарисовало ей Доджа. Вот он стоит под фонарем, на чужом крыльце, подбоченившись, и высматривает ее. Лицо застывшее – челюсть напряжена, глаза сужены. Так Додж всегда выглядит, когда что-то идет не по его плану.

Девчонка затаила дыхание, напрягла слух. Секунды тянулись и трепетали от напряжения. Наконец донеслись звуки удаляющихся шагов. Она выдохнула, кажется, весь воздух, что был в легких, и, будто сдувшись, осела на землю.

В кармане захрустели деньги. Пятьдесят фунтов. Она всего лишь забрала свою долю, чужого не тронула. И все равно Доджу это не понравится. Потому что Додж договаривался насчет аренды помещения и ему же давали наличные. Девчонка сунула руку в карман, пощупала засаленные купюры и почувствовала, что победила. Ощущение было словно красный уголек.

Она не ожидала, что попасть в чужой дом будет так легко.

Самым сложным оказалось пробраться через кустарник, через колючую проволоку ежевики и заросли крапивы. Лодыжка распухла и пульсировала болью. Не составило труда разбить стекло в задней двери – оно было хрупкое, точно осенний ледок.

Кухня маленькая, с низким потолком. Пахнет плесенью, как во всех помещениях, заколоченных долгие годы. Девчонка вглядывалась в темноту, ища признаки хозяев. Горшечное растение на подоконнике давно высохло и скукожилось, земля растрескалась, но на газовой плите стоял чайник, а на крючках под кухонной полкой висели чашки, словно хозяин, кем бы он ни был, мог вернуться в любую минуту, чтобы выпить чаю. Девчонку затрясло, и волосы на затылке ощутимо зашевелились.

– Есть кто-нибудь?

Она позвала громко и уверенно, отнюдь не чувствуя себя уверенной и не узнавая собственного голоса. Никаких интонаций, почти пародийный северный выговор.

– Есть кто-нибудь дома?

Тишина накрыла ее с головой. Внезапно она вспомнила: сунула руку в карман, нашарила дешевую пластиковую зажигалку. Кружок золотистого света был мал, но достаточен, чтобы явить кремовый кафель на стенах; календарь – фото крепости, июль 2009 года; старинный буфет со стеклянными дверцами в верхнем отделении. Прихрамывая, девчонка перемещалась по кухне; боль стиснула ее несчастную лодыжку стальными челюстями.

В следующей комнате она разглядела стол у окна и сервант, на полке которого фарфоровые танцовщицы приседали в реверансах и выполняли пируэты перед невидимой публикой. Огонек высветил узкую лестницу. Девчонка остановилась у нижней ступени, запрокинула голову, снова позвала в темноту – на этот раз тише, будто обращалась к подружке:

– Эй! Кто-нибудь дома?

Ни звука. Сквознячок принес слабую тень старомодных духов, ведь ее голос всколыхнул воздух, застоявшийся за долгие годы. Наверное, надо было подняться на второй этаж и посмотреть, есть ли там кто живой, однако боль в ноге и полнейшая тишина оказались слишком весомыми аргументами против этой затеи.

Больше не щелкая зажигалкой из боязни, что ее засекут с улицы, девчонка проковыляла в гостиную. Шторы были наполовину задернуты, но света фонарей, проникавшего в щель, вполне хватало, чтобы разглядеть продавленный диван у стены. Покрывало было связано крючком, собрано из квадратов несочетающихся оттенков. Девчонка осторожно выглянула в окно. Она боялась увидеть Доджа, но круг света под фонарем не нарушала ни единая тень. Девчонка упала в кресло и вздохнула почти с облегчением.

В доме жил старик. Или старуха. Телевизор громоздкий, до смешного несовременный; у каминной решетки стоит электрический обогреватель. У порога целая гора писем – словно осенняя листва, собранная дворником для сожжения.

Девчонка прохромала обратно в кухню, открыла кран. Трубы захрипели и не сразу выплеснули воду. Девчонка подставила под струю ладони, стала жадно пить. Кто жил здесь? Что стало с этими людьми? Куда они делись – были отправлены в дом престарелых, умерли? Но ведь после смерти хозяина дом избавляют от рухляди, разве нет? По крайней мере так было, когда умерла бабуля. Через неделю после похорон вся бабулина одежда, все ее фотографии, тарелки и кастрюли, а заодно и обширная коллекция фарфоровых поросят и осколки незадавшегося детства самой Джесс были упакованы и распределены по соседям, чтобы муниципалитет мог пустить в дом нового съемщика.

Темнота казалась мшистой на ощупь, сырой. По предплечьям, прикрытым куртейкой из кожзама, побежали мурашки. Что, если хозяин умер здесь, в этом доме; что, если тело не было обнаружено? Некий мазохистский инстинкт, бог весть откуда взявшийся, заставил Джесс нарисовать в воображении картинку: разлагающийся труп на кровати в спальне на втором этаже. Она быстро прогнала видение. Верх взял здравый смысл. Мертвые безобидны, не то что живые. Покойник не расквасит тебе губу, не присвоит твои деньги, не станет сжимать пальцы на твоей шее, пока перед глазами звездочки не запляшут.

Ужасная усталость вдруг навалилась на Джесс, волны от боли в ноге кругами расходились по всему телу, и без того измотанному, выдохшемуся. Она поплелась в гостиную, села на диван, уронила лицо в ладони, стала переваривать события последнего часа.