Письма к подруге - [14]

Ниночка, которой я пожаловалась на Бедную Лизу, дала мне хороший совет. Она считает, что Лизины придирки можно употребить на пользу делу. Играя Вассу так, как хочет Лиза, я получаю возможность подчеркнуть, что Васса – жертва обстоятельств, показать внутреннюю трагедию, скрытую под маской жестокой и властной женщины… Ладно, не буду морочить тебе голову трактовкой роли. Это долго объяснять и интересно только мне самой. Всем остальным важен результат – спектакль. Я иногда думаю, что на премьере стану играть так, как считаю нужным. Дорепетирую кое-что дома и покажу зрителям Вассу такой, какой ее сама вижу. Но сразу же пугаюсь последствий. Подобное своеволие просто так с рук не сходит. Останусь без роли, а то еще и из театра придется уйти. Грех упускать шанс, который послала мне судьба. Надо постараться сделать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы. Чтобы и роли не лишиться, и сыграть Вассу так, как мне хочется. В голове полный сумбур. Ты, наверное, уже поняла это, читая мое письмо. Про Вассу больше писать не буду, напишу после премьеры, если до нее дойдет дело.

После отъезда Ю.А. мне приходится трудно. Вышло так, что все, кто хорошо ко мне относился, уехали в Ростов. В театре остались только недоброжелатели, которыми верховодит уже известная тебе Добржанская. В «Вассе» она играет Рашель. (Но конечно же мечтает сыграть Вассу, несмотря на то что не подходит по возрасту на эту роль, но она уповает на слова Горького «лет 42, кажется – моложе».) Из-за этого мне очень трудно давалась сцена, когда Васса посылает Анну в жандармское управление, чтобы сообщить про Рашель. Мне нужно показать в этой сцене борьбу плохого с остатками хорошего в душе Вассы, но я мысленно вижу не Рашель, а Добржанскую, и никакой борьбы не получается – ее бы я не только жандармам, а чертям бы отдала с радостью, чтобы взяли да унесли куда подальше. Ненавижу ее! Если бы ты только слышала, что она обо мне рассказывает! Не хочется пересказывать эту чушь, но ведь некоторые в нее верят… Сплетни, Фирочка, ранят больнее всего. Обращать на них внимание означает признать, что они меня задевают. Не обращать тоже не получается, не выдерживаю. Тут каменный характер надо иметь, чтобы сохранять спокойствие, когда меня обзывают «спекулянткой», «проституткой», «горькой пьяницей» и еще черт знает как. Теперь прекрасно понимаю, почему люди придумали дуэли. Для того чтобы держать в узде таких вот сплетников. С удовольствием вызывала бы ее на дуэль и застрелила бы без сожаления, так она меня допекла!

Другие тоже хороши – постоянно делают мне гадости. Если оставлю без присмотра коробку с пудрой, мне туда насыплют соли. У стула в гримерной подпилили ножку. Я упала и больно ушиблась. Осмотрела сломанную ножку. Она на две трети гладкая – явно пилили. Отнесла стул в дирекцию, на меня там смотрели, как на сумасшедшую. Как будто не дирекция должна следить за порядком в театре. Вспомнила там и про пудру. Сказала: «В Крыму, в голодное время можно было в гримерной кусок хлеба оставить и никто бы его не тронул, несмотря на то что все недоедали. Потому что вокруг были люди, а не черт знает кто!» Так мне за это «черт знает кто» хотели дать выговор, как будто я оскорбила весь коллектив. Хорош коллектив, от которого грим приходится запирать в ящик. Перед тем как пить воду из графина, принюхиваюсь – уж не пахнет ли чем. Вот до чего дошла. Очень трудно служить искусству в такой обстановке с такими режиссерами, как Бедная Лиза, но я служу, потому что ничего другого делать не умею. Награда мне одна – аплодисменты. Я, в отличие от некоторых, не раздаю контрамарки батальонам своих любовников, чтобы те кричали мне «браво». Какой батальон? У меня и одного-то любовника нет, что тоже дает повод для сплетен. Есть любовник – есть повод, нет любовника – тоже есть повод, выпивает человек – повод, в рот не берет – тоже повод. Было бы желание ославить, а повод всегда найдется. Чувствую, доведут они меня до того, что я выступлю на собрании. Насыплю всем перцу на хвосты и потребую, чтобы мою речь занесли в протокол слово в слово. Не хочется доводить до крайностей, но, видимо, придется.

Павла Леонтьевна пишет мне грустные письма. Ей в Ростове не нравится, но деваться некуда. Пишет, что театр большой и неуютный, а у Ю. А. начал портиться характер. Я, собственно, чего-то такого и ожидала. Но Ю. А. просто некуда было деваться. В ЦТКА его отношения с начальством день ото дня становились все прохладнее, и лучше было получить театр в Ростове, чем остаться на бобах, с одной лишь студией, которую не сегодня завтра закроют. Что бы он тогда делал? Пошел бы очередным режиссером в Театр Революции или ограничился бы игрой во МХАТе? А так посидит в Ростове до тех пор, пока в Москве не появится подходящий вариант. Сам Ю. А. говорит, что Ростов – это надолго, но я ему не верю. Это на два-три года, самое большее – на пять лет. Дольше он там не высидит.

У меня есть еще одна новость, чуть было о ней не забыла. Помнишь Игоря Николаевича[60], главного режиссера Рабочего театра? Он уже несколько лет живет в Москве, мы с ним иногда видимся. Он начал работать в кино и, как мне кажется, очень успешно, снял хорошую картину под названием «Гармонь» (посмотри ее, если не видела). Игорь Николаевич видел «Пышку», ему все понравилось – и сама картина, и моя госпожа Луазо. Он хочет снять меня в своей следующей картине. Смешно – человек еще не знает, что именно он будет ставить, но уже знает, кого он станет снимать. Я сказала, что соглашусь играть у него любую роль, хоть статую или огородное пугало. Он ответил, что имеет на меня более значительные виды. Игорь Николаевич слов на ветер не бросает, жду приглашения и гадаю о том, что это будет за картина и что за роль. Уверена, что будет что-то революционное, к юбилею