Письма к отсутствующему - [6]

Дом, куда я зашел, чтобы обсушиться, был в этом же роде. Я поднялся на второй этаж в маленькую красную с золотом гостиную. В ней еще не кончили клеить обои. На полу валялись бумажные рулоны и куски волоченого багета. Никаких следов мебели, только осколки бутылок да в углу — соломенный тюфяк, на котором спал человек в блузе. И над всем этим — смешанный запах пороха, вина, свеч и прелой соломы… Я греюсь у дурацкого камина из розового марципана, в котором горит ножка столика. Временами, когда я гляжу на этот камин, мне кажется, будто я гощу за городом у добрых небогатых буржуа. За моей спиной играют в трик-трак… Нет, это вольные стрелки заряжают и разряжают шаспо. Если не обращать внимания на звуки выстрелов, это так похоже на стук выбрасываемых костей! С того берега «отвечают на каждый залп. Звук несется по воде, отражается рикошетом и без конца перекатывается между холмами.

Через бойницы гостиной видна сверкающая Марна, берег, залитый солнцем, и пруссаки, рыщущие, словно борзые, между тычин виноградника.

ВОСПОМИНАНИЕ О ФОРТЕ МОНРУЖ [17]

На самом верху форта, на бастионе, в амбразуры, оставленные между мешками с землей, гордо вытягивают свои длинные стволы пушки морской артиллерии: они привстали на лафетах, чтобы дать отпор Шатильону. Их пасти задраны вверх, ручки торчат с двух сторон, как уши, и сами они похожи на больших охотничьих собак, которые лают на луну или воют, когда в доме мертвец. Немного ниже, на площадке, матросы для развлечения разбили, словно в укромном уголке корабля, подобие английского садика в миниатюре. Здесь есть скамья, беседка, увитая зеленью, газоны, галька, даже банановое дерево. Совсем маленькое, не выше гиацинта, но не все ли равно! Оно растет на славу, и его зеленый султан так ласкает взгляд среди мешков с землей и штабелей снарядов!

О, этот крохотный садик в форте Монруж! Как бы я хотел видеть его забранным решеткой, с памятной плитой посредине и выбитыми на ней именами Карве, Депре, Сессе и всех храбрых моряков, которые пали здесь, на этом бастионе славы!

У ФУЛЬЕЗЫ

Утро 20 января.[18]

Чудесный день, мягкий, подернутый туманом. Широкая пахота вздымается вдали волнами, словно море. Налево — высокие песчаные холмы, которые как бы противостоят Мон-Валерьену. Направо — мельница Жибе, небольшая каменная мельница с разбитыми крыльями, а у ее подножия, на земляной платформе, — батарея. Целых четверть часа иду я по ведущей на мельницу траншее, над которой стелется легкий речной туман. Нет, это дым бивачных костров. Солдаты, присев на корточки, варят кофе, пытаются разжечь сырые дрова, и от этого у них слезятся глаза, першит в горле. Из конца в конец траншеи слышится негромкий гулкий кашель…

Фульеза. Ферма, окаймленная рощей. Я прихожу как раз вовремя, чтобы увидать, как сражаются, отходя, наши арьергарды. Это третий батальон парижской подвижной гвардии. Он марширует в порядке, почти в полном боевом составе, с командиром во главе. После того непостижимого развала, который я наблюдаю со вчерашнего вечера, это зрелище ободряет меня. Двое верховых проезжают мимо меня — генерал и его адъютант. Лошади идут шагом, генерал и адъютант переговариваются, их голоса отчетливо слышны. У адъютанта голос молодой, немного заискивающий:

— Да, ваше превосходительство… Нет, ваше превосходительство… Конечно, ваше превосходительство!..

У генерала голос мягкий и растроганный:

— Как! Неужели его убили? Бедный мальчик, бедный мальчик!..

Потом молчание и топот копыт по мягкой земле…

На мгновение я остаюсь один, лицом к лицу с этим печальным ландшафтом, в котором есть что-то общее с равнинами Шелифа или Метиджи.[19]

Шеренги братьев милосердия идут по проселочной дороге, несут белый флаг с красным крестом. Можно подумать, что мы в Палестине, во времена крестовых походов.

Вольные стрелки © Перевод С. Ошерова

Вчера вечером мы пили чай у нантеррского стряпчего. Я с удовольствием пишу старинное слово «стряпчий», потому что оно как нельзя лучше отвечает духу века Помпадур, который сохранился и в прелестном городке, где цветут розы и девы, и в обстановке стародедовской гостиной, где мы сидели вокруг большого, украшенного лепными лилиями камина, где жарко пылали корневища. Хозяин дома был в отсутствии, но его добродушная хитроватая физиономия, висевшая в углу, мирно улыбалась из овальной рамы необычным сотрапезникам, наполнявшим гостиную, так что хозяин, казалось, занимал почетное место на нашем пиру.

В самом деле, странные гости были на вечеринке у нотариуса! Шинели с нашивками, обросшие щетиной лица, кепи, дождевики с капюшонами, грубые сапоги… И всюду-на фортепьяно, на изящном столике — вперемежку с кружевными подушечками, шкатулками из Спа, рабочими корзинками разбросаны сабли и револьверы. Все это составляет разительный контраст с патриархальностью комнаты, где еще, кажется, носится в воздухе запах нантеррских печений, которые очаровательная жена нотариуса раздает цветущим девушкам в кисейных платьях… Увы! По вине солдафонов короля Вильгельма[20] в Нантерре нет больше цветущих девушек! Их место занял батальон парижских вольных стрелков, и чаем в этот вечер угощали нас офицеры батальона, расквартированные в доме нотариуса…