Письма из Лондона - [105]

Гарри Каспаров был настоящей звездой — или производил такое впечатление. Это был чемпион-чемпионыч — динамичный, агрессивный, капризный; он часто позировал перед камерами тягающим гири, колотящим грушу, гоняющим мяч или плавающим в своем «хорватском островном пристанище». Он был символом новой России — родом из «раздираемого войной Баку», приятель Горбачева, а потом и Ельцина; умел подать себя и носил эффектное, пусть и неоригинальное прозвище Газза[155]. Насчет подать себя Найджел Шорт был более тяжелым случаем, поскольку, как и многие шахматные корифеи, единственное, чем он по большей части занимался все свои двадцать восемь лет, была игра в шахматы. В общем и целом про него были известно всего две вещи: что одно время он выступал в подростковой рок-группе «Приспичило!» (первоначально именовавшейся «Упор тазом») и что в сейчас он женат на гречанке на семь лет старше себя, которая практикует театральную терапию. Нуда «шахматная биография» — это ведь, как съязвил однажды Трюффо про словосочетание «британский фильм», — противоречие в терминах. Шахматы, как всем известно, — деятельность, не имеющая никакого отношения ко всей прочей жизни: отсюда и берется их мимозная интеллектуальность. Теоретически биография связывает частную жизнь с общественной таким образом, что первая подсвечивает вторую. Но в шахматах такая связь, или редукция, невозможна. Предпочитаетли гроссмейстер X французскую защиту потому, что его мать бросила его отца, когда он был еще маленьким ребенком? Ведет ли ночное недержание мочи к Грюнфельду[156]? И так далее. Фрейдисты могут рассматривать шахматы как эдипальную деятельность: конечная цель здесь — убить короля, а сексуально-привлекательная королева выполняет доминирующую функцию. Но притянутые за уши параллели между поведением игрока на доске и за ее пределами дают столько же опровержений, сколько доказательств этой психологии.

Именно поэтому Кейти Форбс, беспощадно выпотрошившая своего клиента в «Найджел Шорт: охота за Короной», добавила к его образу всего несколько штрихов неочевидной применимости. В детстве Найджел свалился в канал в Амстердаме; в двадцать лет, посреди родного Манчестера, его ограбили на улице; когда ему было тринадцать, его родители развелись; он часто заявлял о том, что желал бы стать депутатом в парламенте от партии тори. О том, сколь скудна событиями биография мистера Шорта, можно судить по тому, что в одном месте мисс Форбс вынуждена зафиксировать, что в отрочестве Найджел «пугал знакомых, угрожая покрасить волосы в синий цвет». Угроза, впрочем, так и не была приведена в исполнение, хотя, как знать, одаренный воображением психобиограф мог бы поработать с этой деталью, учитывая то, что синий — символический цвет Консервативной партии.

Все эти незначительные и банальные подробности воспроизводились к месту и не к месту. Поскольку игроки в шахматы, как правило, ни харизматичны, ни полиморфны, забавно было наблюдать, как Шорта всем миром впихивали в различные журналистские шаблоны. Для журнала Hello! этого консервированного рисового пудинга газетного киоска, он был Найджел-семьянин, с блаженной улыбкой позирующий на фоне своего греческого пристанища с женой Реей и маленькой дочкой Кивели в обнимку. Для Sun он был Найджел — современный британский герой, «любитель рок-музыки и оторваться с корешами за кружечкой пивка… Он прорвался из самых низов и при этом не пренебрегал и другими своими страстями — женщинами и музыкой». Шорт безропотно снялся на фотографии в стиле «мачо» — с головы до пят затянутый в черную кожу, с электрогитарой наперевес, он красовался между аршинными шахматными фигурами. Название заметки? «ITS ONLY ROOK AND ROLL BUT I LIKE IT» [157]. Невинная забава, нет-нет, пожалуйста, однако ж — выглядит довольно неубедительно. Кстати, у Найджела тоже есть прозвище. Если Гари — Газза, то Найджел — Ношер. Этимология? «Nigel Short» анаграмируется в языке школьников как NosherL. Git [158].

Шорту двадцать восемь, Каспарову тридцать, но, судя по предматчевым пресс-конференциям, можно было бы предположить, что разница в возрасте между ними гораздо значительнее. Шорт — мальчишеская фигура в костюме бутылочно-зеленого цвета с прохвессорскими очочками и стрижкой полубокс — был совершеннейший недоросль: нервозный, тушующийся, и говорил он с несколько придушенными гласными, как заика, прошедший через логопеда. На подиуме при нем находился его менеджер и бухгалтер, гроссмейстер Майкл Стин (о котором однажды было сказано, что он думает о шахматах всегда, кроме того времени, когда на самом деле играет в них); в его обязанности дядьки входило время от времени забирать микрофон и отводить каверзные вопросы. Разумеется, нет никакой причины, по которой шахматный игрок должен быть хорош в сфере паблик-рилейшнз; но даже и при этом разница между Шортом и Каспаровым была феноменальная. Во-первых, английским языком русский владеет гораздо лучше, чем Найджел. Он дирижировал пресс-конференцией без посторонней помощи и с президентской непринужденностью; чувствовал себя в своей тарелке как в геополитике, так и в шахматах; учтиво уделял особое внимание вопросам, в которых был сведущ в полной мере; и в целом выглядел в высшей степени неглупым, искушенным и открытым. В своих многочисленных бумажных интервью и телевыступлениях Шорт, по контрасту, производил впечатление человека рассудительного, сосредоточенного, основательного и педантичного, пока говорил о шахматах, — и едва-едва выросшего из штанов с помочами, когда речь заходила о еще чем-нибудь, кроме шахмат. Глядя на него, невольно вспоминаешь замечание великого чемпиона мира Эмануила Ласкера в его «Учебнике шахматной игры»: «В жизни все мы бестолочи».