Письма Ильи Эренбурга Елизавете Полонской. 1922-1966 - [11]

Меня смущает серия: судьба Учителя в Петрограде, прибытие большинства авторских “6 повестей” с отметкой “non admis” 82, наконец, безбожная ампутация одной из моих “трубок” (той, что с Валячкой) в московских “Новостях” 83. Недоумеваю.

Василевский и К о не унывают. Продолжают. Была снова “резвая шутка” особого порядка обо мне 84. Читала ли?

Еще – пустыня. Белый. Хохол волос и гениальность. Поссорившись со мной (из-за Маяковского), обругал печатно “6 повестей”: “жалкий талант”. Потом встретились (за обедом), растрогался, признался: а я ведь книги не читал 85. Впрочем, гению быть человеком вовсе не обязательно. И вероятно то, что мы больше люди, нежели прочие (т. е. пророки или, проще, hommes des lettres), – просто hommes без “des” – признак нашей посредственности.

Я хотел бы видеть сейчас твою прекрасную усмешку! Откровенно говоря, я сильно одинок. Т. е. ни “соратников”, ни друзей, ни прочих смягчающих вину (жизни) обстоятельств.

Мне бы надо было б одно из двух: или иметь много (по-иудейски весь стол) детей, сыновей, или быть коммивояжером в Африке. Получилось третье, и худшее.

Прости, что жалуюсь. Я сильно устал.

Напиши больше о себе. По крайней мере о внешних выявлениях, т. е. о сыне и о поэмах, которые теперь пишешь.

Опиши, если не лень, подробнее, что говорят о моих книгах в литературном Петрограде. И никогда не применяй к влюбленностям “формального метода”. Из этого ничего не выходит (опытное рассуждение).

Пиши чаще. Твои письма всегда большая радость.

Целую нежно.

Твой Ил. Эр.

12

17/12 [1922, Берлин] Дорогая, спасибо за письмо и за вырезку (живописный термин – правда?). Последние дни живу довольно оживленно, главным образом со стороны бюджетной, а именно: позавчера потерял на улице бумажник со всеми своими богатствами (240 долларов), а вчера, когда уже садился за какую-то халтуру (переводить), получил по почте от неизвестного покровителя русской литературы всё назад 86.

Викт[ор] Б[орисович Шкловский] говорил об этом как о сюжете. “Сюжет как явление стиля” 87. Точно. Еще он, прочитав мой последний роман (заглавие “Жизнь и гибель Николая Курбова”), [заметил] что у меня есть не то двойник, не то вроде – Слонимский. Почему ты мне не шлешь своих стихов? Я по ним соскучился.

Сейчас – в кафэ. Воскресенье. Выползает Лафорг 88. От этого в глубине не вылечился и, вероятно, не вылечусь. И ужасно люблю понедельник.

Устал. Стар. Много сплю. И хочется брюзжать. Еще шаг – мягкие туфли. Не влюбляйся – это самое воскресное занятие. Лучше пиши злую прозу и нежно люби. И то и другое – твое. Это я наверное знаю.

Получила ли ты “Звериное Тепло” и негритянский роман 89? Я послал тебе также “Тему и вариации” Пастернака. Старика у меня нет, за исключением Минского 90, которого я вижу раз в неделю. Он хихикает и, говоря о любви, жалуется, что “испорчена машинка”. Это тоже нечто воскресное. Лучше об этом читать.

Очень возможно, что в апреле я буду в Питере – вот тогда наговоримся! А пока – пиши. Не забывай меня! Целую Твой Илья.

13

25/12 [1922, Берлин] Сторона сюжетная: я поехал с толстой 35-летней немкой (переводчицей моих oeuvres’ов 91) в горы. Комнат не оказалось. Спим с ней вдвоем в нетопленой мансарде + снег – это почти славянофильство. Толстозадые немки в рейтузах день и ночь съезжают на своих собственных с горок. Это называется “Винтершпорт” 92. Учитель же умер!

Посему ты не забывай меня в своих молитвах. В. Б. сказал обо мне прекрасно “Павел Савлович” 93 (я переделал в Пал Салыча и так себя именую). Но в книге написал, что у меня “кровь еврея-имитатора”, а у тебя нет – хорошая, густая 94. Это мне надо говорить “никто меня не любит”, а не ему.

Но ты с хорошей кровью, не забывай. По меньшей мере пиши.

Твой Эр.

14

7/1 [1923, Берлин]

Дорогая, камни собирать надо хотя бы для того, чтобы было Х. У. Z. что разбрасывать (тебе ли говорить это – у тебя сын, тебе и карты-камни – в руки).

Впрочем, я этим не занимаюсь, если не считать писание романов собиранием камней.

Прозу тебе все же следует писать, а Москва хороший город (письмо мое напоминает статьи Викт[ора] Борис[овича], но это не торжество формального метода, а предельная меланхолия!).

Я рад, что тебе понравилось “Звериное Тепло”. Но неужели ты не получила книжки в цельном виде? Я послал и заказной бандеролью. Кажется, стихи неплохие. Хотя, конечно, “капитуляционные”. Что-то смахивающее на Ходасевичей, и эта часть самая плохая.

Вышла “Тема и Вариации” Пастернака. Я брежу ею. Слушай:

Увы, любовь, да это надо высказать!

Чем заменить тебя? Жирами? Бромом?

Как конский глаз, с подушек, жарких, искоса Гляжу, страшась бессонницы огромной95.

М. б., я особенно люблю его мир, как противостоящий мне и явно недоступный.

Спасибо за стихи. Люблю последнюю строчку.

Очень хорошие стихи пишет Тихонов. “Негритянский роман”, конечно, не Батусла 96 (дрянь) – “Басс-Бассина-Булу” бельгийца Элленса. Надеюсь, что ты получила его. Напиши, понравилось ли (перевод гнусен крайне).

Прочти в “Кр[асной] Нови” отрывок из моего романа (из первых глав и в первой редакции – я переделал и сильно сгладил “ритмичность” – т. е. “беловщину” 97).

Не знаю, как будет с московск[им] изд[анием] – пропустят ли его. Знаешь ли ты, что “6 повестей” не пускают в Россию? Снято ли запрещение с Хуренито в Питере?