Письма - [44]

Людвигу Финку

[начало июля 1948]

Твой подарок ко дню рождения добрался до меня через Кёльн, и я благодарю тебя за него.

Ты же давно знаешь, что у нас с тобой разные убеждения и что я никогда не разделял веры в кровь и культ предков. В Тюбингене ты и я сошлись, по-моему, благодаря стихам, которые мы писали, и поэтам, которых мы оба любили, не благодаря предкам. Нашлись бы ведь десятки других студентов, в чьей родословной значилась бы та же самая прародительница.

Но твои воспоминания о прекрасной тюбингенской поре и о том великолепном опьянении юности все же отозвались во мне и тронули меня до глубины души, спасибо тебе за это. […]

Студенту

[Приблизительно июль 1948]

Дорогой господин Ц.!

Я старый больной человек, и уже три года меня доводят до полного изнеможения актуальные, по сути, совершенно чуждые мне задачи – заботы о голодающих, ежедневная почта, с которой не справился бы и самый молодой и здоровый получатель, – поэтому я не в состоянии ответить Вам подобающим образом.

В своем письме, симпатичном мне своей серьезностью, Вы, недолго думая, отождествляете себя с «поэтами и мыслителями», о которых говорится в моем письме Броду. Вы студент и как студент имеете право при виде какой-либо несправедливости в мире устраивать вместе со своими коллегами собрания и демонстрации и торжественно протестовать против этой несправедливости, чтобы потом, поскольку Вы ведь свое дело сделали, спокойно возобновить свои занятия. Но когда старый человек, которого причисляют к поэтам и мыслителям и который всю жизнь работал для людей больше, чем то сделает большинство из вас, размышляет, действительно ли имеет смысл еще более обесценивать дух и ослаблять его и так-то небольшой авторитет патетическими и совершенно недейственными протестами, то это, право, нечто существенно иное. Вы не можете понять меня, потому что у Вас нет за плечами моей жизни и ее труда.

Представьте себе на минуту, как президент Трумэн, Сталин, король Трансиордании, вожди еврейских и арабских террористических групп читают протест, подписанный мною, Томасом Манном, Эйнштейном и пятьюдесятью другими известными интеллектуалами. Представьте себе, какое лицо сделает каждый из этих политиков, когда ему напомнят, что наследие Новалиса или ценное собрание картин могут быть, чего доброго, уничтожены завтра. Неужели Вы всерьез полагаете, что кто-нибудь из этих носителей светской власти хоть на секунду побеспокоится об этих вещах?

Нет, как ни разнообразны могут быть задачи духа, одна задача остается важнейшей – забота об истине, забота о том, чтобы видеть и понимать действительность. 99 процентов всех людей никогда не видят, не замечают этой действительности, потому что они не выносят ее. В эту действительность входит и то, что написано о духе и его возможностях действия в моем письме к Броду.

Если Вы ищете среди людей духа других свидетелей, прочтите-ка речь, которую в память Гёте произнес в 1932 году в Сорбонне Поль Валери. Достаточно даже прочесть несколько первых фраз этой речи. Вряд ли кто-либо в наше время ясней обрисовывал нынешнее соотношение между духом и властью.

Довольно, сегодня меня ждет еще много других задач, и если я каждой из них буду отдавать столько сил и времени, сколько Вашему письму, то день должен был бы длиться месяц.

Идите в жизнь, и если Вы не можете вынести то, что испугало Вас в моих словах, забудьте это. У Вас, вероятно, в жизни другие задачи, чем у меня, Ваши глаза должны быть, наверно, открыты на другие аспекты жизни, и никто не требует от Вас того, чего требует от меня Макс Брод или Вы. Тогда Вы предоставите бесполезные протесты тем, кто имеет на них право, молодым и еще безответственным, и тем строже будете повиноваться своей совести в истинной сфере Вашего влияния.

К. Шельману

[1948]

Дорогой господин Шельман!

Ваше дружеское письмо, к сожалению, опоздало, я больше не в состоянии что-либо воспринимать и не испытываю желания высказываться, я уже несколько лет живу в тисках болезни и ежедневной бессмысленной перегрузки и надеюсь, что вскоре буду избавлен от этого.

По поводу «Не убий» я когда-то, лет двадцать пять назад, написал статью, найти которую, однако, не позволяет мне мое состояние. Тогда на моей стороне была большая часть немецкой молодежи, они были, правда, настроены куда менее радикально, чем я, но все-таки пацифистски и не националистически, что ведь даже воинственным и самоупоенным народам после тяжелого поражения легко удается. Чего стоили эти настроения, обнаружилось вскоре, и сегодня я совершенно скептически отношусь решительно ко всем миролюбивым и всерьез христианским движениям в Вашей стране. Я остерегаюсь, конечно, это высказывать, но в долговечность и стойкость таких настроений, в том числе и большого сейчас христианского движения в Вашей стране, я не верю. До позавчерашнего дня орали: «Евреи, издохните!» и т. п. и будут, если конъюнктура на то толкнет, орать это снова. Так обстоит дело в Германии, так обстоит дело в большинстве других стран мира.

Видите, от меня уже толку мало. С поправкой на этот скепсис я во многом могу согласиться с обеими присланными Вами статьями.