Письма Г.В.Адамовича к З.Н. Гиппиус. 1925-1931 - [3]
Я думаю, что «Звено» (но это конфиденциально) будет просить Вас написать о «Верстах и вообще» — если только не убоится Вашей резкости. Согласитесь ли Вы, если получите гарантию, что ничем Вас не стеснят и не ограничат[37]?
Всего хорошего. Целую Ваши руки.
Преданный Вам Г. Адамович
<Адрес в Ницце>
6
<Начало августа 1926. Адрес в Ницце>[38]
Многоуважаемая Зинаида Николаевна
Отвечаю «с возвращением курьера». Я свободен, конечно, не только в воскресение, но в воскресение человек празднично настроен. Оттого я к нему и «привязался». Если Вы уедете в Colmar на этой неделе, надеюсь, Вы мне до того напишите. Поеду ли я — еще не знаю наверно. Есть препятствия всякого рода.
Как же мне не радоваться темам, и Волынскому! Мне самому, если бы лично для себя, хочется писать о многом, но во-1) — я боюсь навязываться лично, со своими вкусами, и потому ищу общеинтересного, над которым сам отчаянно зеваю порой, во-2) мне интересны почти всегда стихи и всякие мысли, от стихов приходящие и от них дальше идущие, а это никому не интересно, в-3) и главное, Винавер требует «актуальности» во что бы то ни стало. А книг у меня нет, никто мне их не шлет, и ничего я не читаю летом, кроме французов. Вот и получается иногда статейка вроде той, что в последнем «Звене», которую я перечитывал «с краской стыда», не за самые «мыслишки», а за вялость их и топтание на месте[39]. А о Волынском (или, по-Вашему, — Флексере![40]) я писал с большим увлечением, и если бы мне Вы его не стали развенчивать, написал бы дифирамб; а так получился некролог кисловатый[41]. Вот, меня все время, и сейчас, занимает мысль: надо ли писать, как Розанов и отчасти Цветаева (и как, кажется, Вам нравится — Вы писали об этом в статье о Розанове[42]), т. е. передавая все движения и движеньица сознания языком, или надо обезличиваться, закруглять и сдерживаться? Я всячески сочувствую второму типу стиля, анти-розановскому, но не надеюсь в этом когда-нибудь кого-нибудь убедить и помышляю, не лучшем сдаться. Ведь «обезличивая и закругляя» всегда кажешься слегка тупицей, «делопроизводителем», и сухость кажется просто бедностью. Цветаева ведь в размышлениях своих только потому и держится (кое-как, но все-таки держится), что обогащает Осоргина и Степпуна[43] живостью и «талантливостью» изложения. Простите, боюсь Вам надоесть болтовней. Но это как раз из области «не интересного» для читателей или для Милюкова. Отчего, кстати, Вы не можете написать о романе Д<митрия> С<ергееви>ча[44]? Я решительно этого не понимаю. Найдутся, конечно, люди, которые усмехнутся, заподозрят Вас в пристрастии. Но стоит ли с этим считаться? Не обращаетесь ли Вы только к «благородному читателю»?
Целую Ваши руки. Не откажите передать мой поклон Дмитрию Сергеевичу и Владимиру Ананьевичу, который ко мне не приехал.
Преданный Вам Г. Адамович
7
<13 августа 1926 Адрес в Ницце>[45]
Дорогая Зинаида Николаевна
Уведомляю Вас о случившемся: я получил из «Звена» просьбу срочно написать о «Верстах» («иначе будет поздно, не актуальном»[46]). Им известно, что Вы послали Вашу статью Милюкову[47]. Я написал но, боясь совпадений, ударился в крайний эстетизм, а под конец даже в эстетическую слезливость. Кажется, ни Вы, ни Ходасеви[48] на эти области не претендуете. У меня смысл и резюмэ: «Противно держать в руках, дурной тон», почти без объяснений или с объяснениями туманными[49]. У меня был расчет, что если бы Вы все-таки захотели дать Вашу статью в «Звено», Ваш «подход» (на языке «Верст») был бы для «Звена» нов, — так я предполагаю, по крайней мере.
Вы удаляетесь в пустыню? По-моему, Вам следовало бы до удаления во всеуслышание и всенародно заявить о причинах его, о редакторах, гонениях и стеснениях[50]. Я уверен, что это имело бы огромный retentissement[51]. И, пожалуй, сам Милюков[52] устыдился бы и напечатал, хотя бы в «дискуссионном порядке». А вообще-то я не понимаю, как можно писать статьи «для себя» или для далекого будущего. Стихи — другое дело. Но статья, мне кажется, всегда пишется с полуотвращением. Всегда «не то», и никакой компенсации, которая ведь все-таки есть в стихах.
Спасибо за «о любви»[53]. Я знал только середину. Вчера о Блоке Г. Иванов писал: Блок повторял: «Смерть сильнее любви»[54]. Иванов, пожалуй, врет. Но помните ли Вы у Розанова, кажется, в «Темном лике», письмо к нему какого-то его корреспондента о заутрене под Пасху, о «грусти» под Пасху, потому что никто никогда не воскресал, и вообще все кончается смертью[55]. Я, может быть, путаю, но, кажется, так, и все это мне вспомнилось при чтении Вашей «надменной» статьи. И еще — зачем Вы обижаете Платона и миф о «половинках»[56]. Это, может быть, и грубо — теоретически, — но конкретно и потому прелестно, в серьезном, не легкомысленном смысле слова. Простите за мою все развивающуюся привычку писать длинно— болтливые письма. Если можно, я приеду к Вам во вторник и еще, если можно, вечером. Мне неловко «навязываться на обед», но ведь это Вы меня приучили. А в другое время не выходит. Я в Beauvezer не поехал по причине Монте-Карло — все то же
