Письма - [11]

Князь вел разговор с хозяином на монгольском языке через толмача, с такою непринужденностью, как будто бы они были давно знакомы друг с другом. Чиновники, бывшие с князем, говорили мало. Вскоре за сим вошел в гостиную барон Шиллинг, и чужестранные гости, казалось, были поражены его важною осанкой. Он занял кресла пониже дивана. Подле него сели гг. Ладыженский, Галлеховский и пр. Князь каждому из них предлагал табакерку; в этом, кажется, китайцы поставляют особенный знак вежливости при свидании. Разговор сделался несколько живее; но вообще состоял более в поверхностных и общих вопросах с пашей стороны. Барон Шиллинг скоро показал, что он обладает тонкою способностью приноравливаться к [303] обычаям иностранцев, и это чрезвычайно нравилось князю, который несколько раз изъявил удовольствие приятною улыбкой и наклонением головы.

Угощение началось чаем, после чаю потчивали сотерном, а потом ликерами. Гости заграничные все принимали, но ничего не пили. Когда наступило время обеда, или по китайскому понятию, ужина (в два часа по полудни), то гостей попросили к столу. Князь занял одно из высших мест по его выбору; по правую руку сели его секретарь, барон Шиллинг и прочие чиновники русские; по левую чжаргуци, пристав, бошки, тайцзи и восемь человек китайских компанионов {Надобно заметить, что в Китае левая сторона считается старшею.}. Хозяин сел почти насупротив князя; но, приметно, не был расположен ни начинать, ни поддерживать разговора; и поэтому иностранные гости более разговаривали между собою на китайском языке, который по краткости слогов и однозвучности многих слов показался мне птичьим чиликаньем или щебетаньем. Кушанье подавали по русскому обычаю; но гости не очень были привычны к нашим европейским приемам. Ни один из них не умел порядочно владеть ни ложкой, ни ножом с вилкою. Сверх сего заметно было, что у китайцев нет обычая употреблять одно блюдо за другим, ибо чжаргуци, после ветчины с горчицей, придвинул к себе блюдо с пирожным и начал потчивать им своих единоземцев.

Князь мало ел, а пил воду с вином; и когда потчивали его, то всякий раз отвечал, что он «и пьет и есть без всякого притворства». Барон Шиллинг, желая позабавить гостей, сказал князю, что он может претворить воду в вино. С сим словом он взял два стакана воды (в которой разведены были содовые порошки) и слив в один, получил как бы шипучее шампанское, которое и выпил. Чжаргуци тотчас взял со стола рюмку и сказал своим землякам (с китайского переводил нам отец Иакинф): «Претворить воду в вино нетрудно; а я умею вино претворить в ничто» и сим словом выпил рюмку до дна. Князь рассмеялся. При тосте за здравие Его Величества Государя Императора, объявили князю причину пития, н он, равно как и спутники его, встали и выпили по целому бокалу шампанского. Таким же образом пили и второй тост, желая здравия Повелителю Китая и Монголии. Чжа-гурци запретил своим компаньонам пить вино во время стола, и они довольствовались только водою, квасом и медом; но при тостах, сие запрещение тотчас было отменено. В конце стола барон Шиллинг изъяснил [304] благодарность князю, что он, при несклонности своей к винам, непринужденно выпил два бокала из благоговения к двум великим монархам, живущим в тесной дружбе и непрерываемом согласии между собою. В продолжение стола играла музыка: но заграничные гости очень равнодушно слушали наши концерты. Когда же одни дисканты начинали петь китайскую песню, то у некоторых и сих гостей иноплеменных навертывались слезы, а другие из них совершенно превращались в слух. Столь приятно было им слышать свое национальное! Неужели внутреннее образование уха китайского отлично от образования органов слуха европейского?.. Не берусь судить об этом.

По окончании стола, гости не долго сидели за десертом и обратно отправились в Маймачен прежним порядком. Хозяин, столько озабоченный в сей день, не рассудил удерживать и русских своих гостей. Ввечеру вся кяхтинская слобода была иллюминована; но китайцы не могли видеть сего зрелища, ибо пограничные ворота с обоих сторон запираются рано. Как в самой Кяхте ни у кого не было в тот вечер собрания, то после вечерней прогулки я возвратился в Троицко-Савск, и чтобы точнее н подробнее выразить новость и разнообразие дневных впечатлений, немедленно принялся за перо.

1830

ОТРЫВОК ИЗ ПИСЬМА, ПОЛУЧЕННОГО ИЗ КЯХТЫ ОТ 6 СЕНТЯБРЯ

Целую неделю я потерял на любопытство, наблюдая китайцев. Все, что я ни читал об них в описаниях путешественников, старался поверить собственными глазами, и это в Кяхте не затруднительно; потому что китайцы, остающиеся здесь на лето (до 700 чел.), от праздности и скуки ежедневно ходят к нашим купцам. Они изъясняются с нами на испорченном русском наречии, в котором я, по новости, понимаю не более десятого слова. Удивительно для меня было, что русские н китайцы, препроводя здесь по нескольку десятков лет для торговли, не могут изъясняться правильно, ни русские на китайском, ни китайцы на русском языке. Я хотел узнать истинную причину сему, и вот что сказали мне: затруднение состоит в грамматической противоположности сих языков между собою. Речения русские подвержены большому изменению, а китайские напротив никакого не имеют. Для россиянина непонятно, каким образом в слове: люблю без изменения можно подразумевать многочисленные изменения сего глагола по [305] залогам, наклонениям, временам, лицам и числам. Китаец напротив удивляется, для чего русские не говорят: ты люблю, она люблю, надобно люблю, как они действительно говорят на своем языке. Впрочем китайцы, живущие в Кяхте для торговли, за необходимое поставляют обучаться русскому языку: по потому-то они все, хотя и худо, но изъясняются на русском языке. Наши торгующие напротив не имеют охоты ни сами обучаться китайскому, ни правильно обучать китайцев русскому языку. Отсюда вы можете вывести заключение, что китайцы не ко всему иностранному имеют пренебрежение; напротив, охотно заимствуют все полезное для нас. Они приняли от Европы часы, сукна, зеркала, математические орудия, артиллерию, астрономию; из Туркестана вывезли виноградные лозы, но с математической точностью можно положить, что до преставления света не выпишут ни одной модной шапки из Парижа. Впрочем все это не относится к настоящему содержанию сего письма. На сей раз я хочу вам описать костюм китайцев.