Писатели США о литературе. Том 2 - [47]

Во всяком случае, к тому времени я уже мог бы сформулировать общий смысл тех трех книг, которые^ мне предстояло написать в ближайшие четыре с половиной года. Начав с бушующего водоворота и созидательного хаоса, я медленно, Ценой тяжелого труда, через ошибки и заблуждения двигался к

ясности и завершенности упорядоченной и конкретизированной структуры. Поразительный образ сохранился в моем сознании с той поры, с того года, проведенного за границей* когда материал этих книг впервые начал обретать внятную форму. Мне казалось, что внутри меня жило, постоянно набухая, увеличиваясь в размерах, огромное черное облако и что это облако было насыщено мощной взрывной силой, которая не могла более быть удерживаема под контролем; что момент взрыва неудержимо приближался. Что ж, единственное, что я могу сказать, так это то, что буря разразилась. Она разразилась летом, когда я жил в Швейцарии. Она разразилась мощно и до сих пор не утихла.

Не могу сказать, что книга была написана. Она словно бы завладела мной, поглотила меня, и еще до того, как я закончил ее—то есть до того, как была завершена первая ее часть,— ощутил, что она закончила меня. Все произошло так, как если бы та гигантская черная буря, о которой я говорил, разразилась наконец и, сверкая молниями, извергла из своих глубин мощный и непреодолимый поток. Подобно огромной реке, этот поток сметал и поглощал все на своем пути. И вместе со всем остальным был поглощен и я.

Сначала не было ничего, что можно было бы назвать романом. Я писал о ночи и тьме в Америке, о лицах людей, спящих в тысячах маленьких городков, о потоках сна и о реках, вечно катящих свои воды во тьме. Я писал о шипящем звуке прилива, омывающего десять тысяч миль американского побережья, о лунном свете, мерцающем в пустыне и отражающемся в холодных желтых глазах кошки. Я писал о смерти, и о сне, и о таинственной скале жизни, которую мы называем городом. Я писал об октябре, о гигантских поездах, грохочущих в ночи, о пароходах и вокзалах утром, о людях в гаванях и О движении пароходов.

Зиму того года, от октября до марта, я провел в Англии, й здесь, возможно, по той причине, что жизнь в Англии так напоминает жизнь на родине, а это, разумеется, приносит чувство покоя и порядка, я сделал в своей работе еще один шаг вперед, отдалившись от того всепоглощающего хаоса, которым начинал. Впервые работа стала приобретать контуры системы. Ее линии были все еще беспорядочны и изломанны, а иногда й вовсе пропадали, но теперь наконец я действительно почувствовал, что обтесываю огромный кусок мрамора, ваяю фигуру, которую еще никто, кроме самого создателя, не может увидеть, но которая обретает все более и более ясные очертания.

Идея, главная легенда, которую я хотел выразить в своей книге, оставалась с самого начала неизменной—и именно это укрепляло мою веру в себя в минуты безнадежности. Идея эта заключалась в следующем: мне казалось, что главное в жизни то, что так или иначе становится стержнем человеческого существо-* вания,— это стремление отыскать отца, не того отца, кто дал тебе жизнь, не того отца, которого утратил в юности, но образ силы и мудрости, внешней по отношению к человеческим нуждам и высшей по отношению к человеческим стремлениям, нечто такое*

с чем может быть, объединена вера человека и энергия его жизни.

И все же я был бесконечно далек от момента действительного завершения книги—насколько далек, в то время я не мог и представить. Четыре года должно было пройти до того, как дервад из той серии книг, над которыми я тогда работал, оказалась готовой к печати, и, если бы я мог предположить, что эти четыре года пройдут в десятках смертей и возрождений к жизни, пройдут в отчаянии, поражениях и триумфах, моментах жестокой изнуренности и полной потери сил, не знаю, нашел ли бы я в себе мужество продолжать работу. Но меня поддерживал буйный оптимизм молодости; Пессимистически относясь ко многому з жизни, я всегда испытывал какую-то странную уверенность .во времени, и, хотя прошло больше года, в течение которого были написаны только мощные песни о смерти и сне да бесчисленные заметки, из которых вырисовывались только очень смутные очертания будущей книги, я твердо верил в то, что весной или осенью будущего года она будет каким-то чудесным образом завершена.

Насколько я помню, той зимой в Англии я разрабатывал не •столько сюжетные линии книги, сколько ту основную идею, о которой только что упомянул,—писал отдельные куски, которые, во всяком случае,-должны были войти в книгу. То, что на самом деле совершалось в моем творческом сознании все это время— хотя в ту пору я этого и не понимал,—может быть выражено следующим образом: в продолжение всего того срока, который прошел с момента моего открытия Америки в Париже предыдущим летом, день за днем, месяц за месяцем с фанатической настойчивостью я познавал самого себя как человека и как писателя. Это изучение продолжалось, по самому скромному подсчету, в течение двух с половиной лет. Этот процесс продолжается и сейчас, хотя уже не с той всепоглощающей силой, потому что цроизведение, к которому он вел меня, которое в результате бесконечного изнурительного труда столь чудесно сейчас определилось в моем сознании,— это произведение достигло такой степени завершенности, что сейчас моей непосредственной, всего меня поглощающей задачей является окончательная его отделка.