Писатели США о литературе. Том 2 - [144]

Стрелоделатель—это прежде всего человек, сотворенный из слов. Он обладает самозабвенным бытием в речи; таков мир его среды, его потомков, и у него нет другого. Но таков же мир нашей ограниченной реальности и безграничных возможностей. Я пришел к мнению, что есть уровень, на котором стрелоделатель обладает более совершенным бытием, чем другие люди во всей их совокупности, когда он воображает себя целостным и жизненно сущим, вступающим в неизведанный мрак и за его пределы. И этот последний аспект его бытия является первоосновным и глубинным.

И все же, согласно легенде, он осторожен и одинок и нам дано понять, что опасность велика и непосредственна и что он противопоставляет ей ту единственную силу, какой располагает. Я не сомневаюсь в том, что это—правда, и верю, что здесь существует подтекст, прямо взывающий к уточнению накопленного нами литературного опыта, который не должен остаться незамеченным. И наконец, в заключение—о существе иронии, отличающей эту историю и сообщающей особое качество человеку, Сотворенному из слов. Рассказчик безымянен и не обозначен.

Строго говоря, мы знаём. о нём мало, кроме того, что он представлен нам в облике, стрелоделателя. Но. с другой стороны, это все, что нам знать необходимо. Он рассказывает нам о своем бытии в речи и об' ужасающем риске, сопряженном с этим. Нам должно быть'ясно, что он и стрелоделатель — одно и то же и что посредством устного слова он пережил много других людей. Только что мы говорили о том, что речь предоставляет стрелоде-латеЛю единственный шанс к существованию. Стоит отметить, что существует он в своем собственном времени и что он выжил в нем, оставив позади неисчислимые поколения.

1970 г.

ДЖОН ГОВАРД ЛОУСОН

ЛЕНИН; СССР,

АМЕРИКАНСКАЯ КУЛЬТУРА

Как измерить влияние, которое Ленин оказал на науку и искусство всего мира? Даже ограничив себя изучением одной страны в каком-то одном отрезке времени—скажем, Соединенные Штаты в первые годы после Октябрьской революции,— как установить, где начало этого влияния и где его конец?

Свести все к первым моментам потрясения и ликования, которые были вызваны революцией, значило бы представить Ленина слишком мелко и в искаженной перспективе. Смысл и значение того, что он сделал, сейчас яснее и ярче, чем это виделось при его жизни. Ленин идет по двадцатому столетию, беседуя с нами, предупреждая нас об опасностях. Он вошел в нашу жизнь, в нашу культуру, хотя мы, может быть, и не осознаем этого.

Традиционен на Западе взгляд, будто между миром действия и миром искусства существует разрыв. Среди интеллигенции Соединенных Штатов и Западной Европы многие считают этот разрыв столь окончательным и бесповоротным, что изучение ленинского влияния на искусство представляется им занятием, лишенным смысла. Они не отрицают революционной роли Ленина— кто мог бы это сделать?—но считают непреложным фактом, что приверженность действию противопоказана внутреннему миру художника, губит его творческий дар.

Я хочу доказать ошибочность этого взгляда, установить общность между творчеством Ленина и творчеством художника или хотя бы доказать, что такую общность установить можно. Революция и искусство не исключающие друг друга понятия, а связанные кровным родством дети того, что называется творчеством человека.

В наше время в искусстве происходят бесчисленные «революции». Перевернули эти эстетические бунты мир или хотя бы изменили его сколько-нибудь заметным образом — остается спорным. И мне кажется, настало время задать вопрос: чему Ленин может научить художника—не только с точки зрения политики, но и с точки зрения самого искусства?

Для начала подойдем к Ленину как к символу, означающему для разных людей и разных классов различные понятия. Потом приблизимся к человеку, скрывающемуся за легендами, заново осмыслим роль, которую он сыграл как художник, вникнем в элементы творчества в его жизни и в его трудах. Потом обратимся к его взглядам на искусство и к его теории искусства. И после всего этого мы сможем перейти к урокам, которые он предлагает извлечь американцам, и к влиянию, которое он оказал на культуру Соединенных Штатов. По пути возникнет немало вопросов, на которые мы не можем дать ответа, но закончим мы теми из вопросов, которые кажутся нам наиболее тесно связанными с важнейшими проблемами современности.

Для угнетенных народов Ленин — это спаситель, легенда, которую рассказывают в крестьянских хижинах, песнь, которую поют в полях, слух, которым полнятся города.

Но капитализм, и в особенности капитализм Соединенных Штатов, представляет его холодным и расчетливым дипломатом. Эти два диаметрально противоположных образа отражают два представления о революции: для бедных она—жизнь и свобода, для богатых—угроза всем человеческим ценностям.

Конечно, не всегда эти два символа существуют в таком чистом виде, но, поняв борьбу символов, мы поймем борьбу реальных сил, стоящих за этими символами. Считать, что символ— всего лишь символ, значит упрощать и вульгаризировать классовую борьбу в искусстве. Капитализм не понимает искусства. Не понимает он и бунтарского духа художников и ученых, которым ненавистна их зависимость от государства и которые тем не менее не могут от нее освободиться. Борьба происходит и внутри и вовне, она обусловлена самим положением творческой интеллигенции. Сейчас в ее среде отмечается определенный рост революционного сознания, особенно в среде негритянской интеллигенции. Однако «Историческая деятельность,— предупреждал нас Ленин,— не тротуар Невского проспекта, говорил великий русский революционер Чернышевский»