Писатели США о литературе. Том 2 - [107]

Проблема привлечения негритянских актеров выдвигает, однако, ряд интересных вопросов, которые в иной социальной атмосфере, как можно доказать, представляли бы собой мелкие вопросы постановочной техники. Но в настоящее время в наиболее просвещенных театральных кругах существует поразительная и красноречивая двойственность в отношении участия актеров-негров. Как ни странно, люди, которым больше всего надоели и опротивели надетые на воображение современного театра шоры, как они их называют, в духе Ибсена и Шоу, которые мечтают о безоговорочной победе воображения и иллюзии, которые могут прочесть целую проповедь о том, что разбивать на сцене «настоящие яйца» — это филистерство, очень часто одними из первых вопят о предательстве «реалистических» позиций, стоит кому-нибудь заговорить о приглашении негра на роль белого. Это очень любопытно. Кто сказал, например, что царица Титания белая—или какая-нибудь еще? Или такой-то почтальон, полицейский, клерк или школьный приятель в современной пьесе? Или вся толпа в той массовой сцене в Нью-Йорке, которая якобы происходит на Таймс-сквер? Гораздо больше хитрости требуется, чтобы представить многие американские городские сцены без негров, нежели с ними.

Но в конечном счете защищать «цветной барьер» в театре — значит игнорировать или оспаривать сущность театра, которая всегда заключалась в иллюзии. Мы не берем слепых, чтобы играть слепых, или детей, чтобы играть детей. Мы не переносим на сцену южных особняков или океанов. В этом нет необходимости. Наш театр должен достичь достаточной степени зрелости й тонкости, чтобы устранить искусственные барьеры, чтобы признать, что любой актер, действительно подходящий для данной роли,—белый или черный—может при соответствующем грйме ее исполнить. Я не говорю, разумеется, о ролях, где оговорен цвет кожи и волос. Когда же такие вещи скорее безразличны, нежели существенны, их и нужно видеть, как они есть, а не превращать их в вымышленные основания для подобных барьеров.

В отношении писателей-негров все еще бытует убеждение, будто их произведения узко ограничены по материалу и, следовательно, не представляют интереса для широкой театральной публики. Подобное отношение трудно подтвердить, если посмотреть на последние шесть-семь лет, когда сразу целым трем сценариям негритянских писателей было дозволено дойти до Бродвея и предстать на суд публики. Интересно отметить, что из этих трех два были первоклассными. Первая пьеса после своего пребывания на Бродвее встретила радушную публику, упорно поддерживавшую ее вне Бродвея, а последовавший затем договор на съемки фильма принес довольно кругленькую сумму тем, кто ее финансировал. Вторая не только сорвала премию и при окончательном расчете принесла полтора миллиона; она прошла более года (отличный результат, если учесть, что пьесы идут в наши дни удручающе плохо) и была в этом сезоне включена в программу гастролей по всей стране, удостоилась перевода и постановки по всему свету, и лишь съемки фильма не позволили американской труппе отправиться на гастроли за границу, как требовало того наше правительство, чтобы представлять нашу национальную драматургию. Странный вид ограниченности. И даже третья постановка, ужасающая пьеска, шла, на мой взгляд, на несколько недель дольше, чем нужно, прежде чем уйти в небытие. Если посмотреть с любой точки зрения, Бродвей едва ли мог повторить подобный результат.

Не следует, как это часто делается, смешивать вышесказанное с постановками «негритянских шоу», написанных не негритянскими писателями. Это совсем иное дело. Такие шоу легче поставить, и они принадлежат к той области, которая требует наиболее революционных преобразований. Именно на наших драматургов и либреттистов падает в театре самая большая ответственность за то, чтобы представлять нам наш мир со все возрастающим пониманием и проникновением. С грустью приходится говорить, что—за очень немногими чудесными и достойными исключениями—традиция изображения негров, на которую они могли бы опереться в силу масштабов идущего исстари отчуждения, крайне бедна.

Негр, как его сначала изображали в прошлом, не существовал ни на суше, ни на море. Это редко бывал портрет человека, но только вместилище идеи, и идея эта была чисто романтической. По самой своей природе белые в своем превосходстве жаждали, чтобы негр был доволен «своим местом»; всегда хочется верить, что кто-то другой весел, довольствуясь «ровным счетом ничем». Поскольку негры из реальной жизни—с их историей восстаний, «подземных дорог», массовых вступлений в армию северян, петиций, делегаций, организаций, прессы,, литературы и даже музыки протеста—не оправдывали возложенных на них ожиданий, белые писатели не преминули заселить свой «негритянский мир» неграми, которые, казалось, не ведали о невыносимости рабства и о том, что сохранившееся и в дальнейшем угнетение— сущий ад на земле. Таким образом, в вымышленном мире Порги и Брутуса Джонса осуждаются слабости только других негров; во всем остальном бешеные страсти этой особо счастливой породы ограничены сугубо сексом, спиртным и сверхбезумным помешательством мистического свойства, обычно на «энтой или той бабе». Более обширная область их мук и упований ускользала от их создателей, выявляя, что великие в иных отношениях художественные гении не способны признать сложность, универсально присущую человечеству.