Писатели, пишите! - [3]

— Ну, есть этот, «Черный квадрат», да.

— А эта книга — вершина искусства писательства. Понимаете? Краткость — сестра таланта. Помните такое? Чем короче и яснее, тем ближе к гениальности. И вот эта книга — высшая точка самовыражение нашего гения. Она прекрасна. Она великолепна. Она не такая, как у всех остальных. Над ней можно сидеть не часами, а годами и десятилетиями!

— Но там же нет ничего!

— Мы с вами грамотные люди. Ведь так? Вот и довообразите себе. Понимаете, просто довообразите. Все, что угодно. Это книга… Она, понимаете ли, обо всем. Совсем обо всем И для всех. Такая она получилась у нашего гения… Выше этого — уже ничего.

Сочинитель

Сочинитель не любил, когда окружающие называли его писателем. Кого-то, может быть, радовал бы шепоток за спиной — «Смотри, писатель пошел!» — а его он раздражал. Он говорил друзьям:

— Ну, какой я писатель? Писатель — он описывает. А я сочиняю. Ясно вам? Сочинитель я!

Он садился к столу, который стоял вплотную к подоконнику, задергивал плотные темные шторы, чтобы ничто не отвлекало от сочинения, открывал верхний ящик стола и доставал пачку бумаги.

Он специально покупал только такую бумагу.

Она была не совсем белая, а с каким-то оттенком чуть кремовым, если справа посмотреть под углом, а вот если глянуть на плотный лист чуть слева, поворачивая его под лучом настольной лампы, то вроде и в зелень отдает немного. Бумага была плотная, гладкая, но не глянцевая и блестящая, а матовая, не бликующая под лампой.

Пачку он клал слева от себя к дальнему углу стола.

Потом доставал ключ из маленького кармана удобной домашней бархатной куртки с мягким воротником и обшитыми кожей локтями. Карман был маленький — только два пальца сунуть. И ключ был маленький с круглым хвостом и удобным плоским хватом. Этим ключом сочинитель — ну, а как его еще называть? — открывал дверцу в правой тумбе стола. Там на полке стояла большая бутылка с узким горлышком. Он доставал ее, смотрел на просвет, проверяя, сколько в ней осталось. Затем доставал с той же полки тяжелую стеклянную прозрачную чернильницу и наливал в нее чернила из бутылки. Специальной тряпочкой протирал горлышко бутылки и убирал ее снова в стол.

Все это он делал неторопливо и размеренно, как каждый раз, когда садился сочинять.

— Вот, кстати, — задумался он. — Чернила. Они же совсем не черные.

Они были старые и очень редкие. Когда сочинитель писал, то чернильные слова долго не просыхали, оставаясь чуть выпуклыми над листом бумаги, как будто он выкладывал их цветной блестящей проволокой. Он не взбалтывал чернила, и получалось, что одно слово могло быть темно синим с золотыми проблесками, а другое вроде как и красноватое чуть-чуть, а вот целая строка получалась вдруг с зеленоватым отливом. И это доставляло дополнительное удовлетворение от самого процесса сочинения.

Когда все размещалось на столе в привычном и удобном порядке — пачка бумаги слева впереди, настольная лампа слева на краю стола, чистый лист бумаги прямо посередине, справа от листа ручка со стальным пером, впереди и чуть справа чернильница — он вздыхал с удовлетворением и надолго замирал над столом.

Это только так кажется иногда, что сел сочинитель к столу и сразу написал что-то. Чтобы написать, надо сочинить. А тратить драгоценную бумагу и такие редкие чернила на черновики он не мог. Сочинитель всегда писал только начисто, складывая затем листы, исписанные аккуратным почерком с небольшим наклоном вправо, на полки, окружающие его со всех сторон. Все стены комнаты были закрыты высокими, до потолка, полками, на которых лежали пачки исписанной сочинителем бумаги.

Иногда он брал с полки тот или иной лист, всматривался удивленно, перечитывал, хмыкая и мотая головой, иногда смеясь и даже притопывая от радости ногой, потом аккуратно клал на то же место, смотрел недолго за окно, в мир, снова задергивал шторы и садился к столу.

Сегодня он хотел сочинить фантастический, почти даже сказочный мир.

Не трогая ручку, смотря на лист бумаги, он уже прикидывал, как разместит первые строки, и сколько примерно листов получится, и как долго он будет сочинять, медленно и с удовольствием заполняя лист за листом новыми и новыми сочиненными подробностями. Подробности были его маленьким и безобидным пунктиком.

Сочинитель считал, что без подробностей любое сочинение мертво. Можно сочинить, например, тайфун и, скажем, гигантский смерч. Но никто в них не поверит, думал он, пока не опишешь подробно, как эти тайфуны возникают в атмосфере, как влияет на них солнце, время года, притяжение Луны. А отсюда следовало, что обязательно нужно было сочинить подробности про атмосферу и ее составляющие части, про Луну эту, которую иногда видно даже сквозь шторы, про солнце и солнечный свет, который сам по себе настолько чудесен, что сочинять его одно удовольствие.

Но пока он сочинял совсем новый чудесный мир.

В этом мире был космос и была бесконечность. А в космосе носились мириады звезд и мириады мириадов планет. И на одной из планет жили люди.

— Нет, — остановил он себя. — Про людей еще слишком рано.

И он тогда стал сочинять, что сначала были вот такие маленькие существа, потом они стали расти все больше, вылезать из воды, размножаться по всей планете, вырастать еще больше, еще больше, еще… Он хмыкнул: сочинилось же такое! Покатал пальцем ручку по столу и вернул ее на место.