Писатели & любовники - [69]
– Помнишь, когда я тебя позвал на свидание, а сам потом уехал из города? Так получилось потому, что все будто сделалось рыхлым, и мне пришлось встать и гулять по городу в два часа ночи. Не мог остановиться. Такое чувство, будто если остановлюсь – умру. Все лето паковал сумки и никак не уезжал. И тут встретил тебя и понял, что не могу с тобой, пока не почувствую себя нормальнее. Вот наконец и уехал.
– У меня нет своего Крестед-Бьютта.
– У тебя есть хоть что-то.
– Это скорее бездна.
– Что-то, куда тебе надо добраться.
– Ага. В оставшейся жизни. Но ощущение такое, что путь перекрыт.
Улыбается, вдыхает.
– “Нель меццо дель каммин дин остра вита…” Умолкает, смеется, видя, какое у меня сделалось лицо. – С произношением у меня беда.
– Оно чудовищно. Давай дальше.
– “Ми ритровай пер уна селва оскура ке ла диритта виа эра змаррита”>132. Я в колледже прошел курс по Данте, и у нас был выбор: учить наизусть пять страниц на английском или одну страницу на плохом итальянском.
– Это прекрасная первая строка.
– Я обдумываю ее гораздо чаще, чем когда-либо предполагал.
– Я в самом деле с тропины сбилась.
– Мы все сбиваемся с тропины.
– Это очень физически чувствуется. Как будто мой организм выпихивает меня из себя.
Кивает, словно знает, о чем речь.
– А ты пыталась, ну, сосредоточиваться на макушке, затем на лбу, потом…
– От этого только хуже. Помогает одно – стискиваться.
– Стискиваться?
Поднимаю правую руку, сжимаю кулак. Считаю до десяти и раскрываю его. Поднимаю левую руку, сжимаю кулак, Сайлэс повторяет за мной. Раскрываю – и он раскрывает. Перебираем вот так многие мышцы – в руках, в ногах, в ступнях. Напоследок показываю ему это на мышцах лица – сжимаем всё крепко, а затем широко открываем глаза и рты. Мы похожи на чокнутых бесов, охраняющих какой-нибудь храм.
Дальше все идет глаже.
– Приятно, – говорит он. – У меня такое ощущение, будто я парю в невесомости.
Выбираемся на улицу. За шахматными столиками идет несколько партий>133.
– Слушай, – говорит Сайлэс, притрагиваясь к моей куртке, – а давай сыграем.
Дядька за последним столиком один, ждет себе напарника. Сайлэс спрашивает, можно ли нам сыграть вдвоем, вручает ему десять баксов, и дядька отваливает. Сайлэс пускает меня на его место, оно все еще теплое и с видом на дворик и на Масс. – ав. в сторону Сентрал-сквер. Сам садится напротив. Давно я не играла. Отец учил меня на маленькой походной доске с магнитной поверхностью. Мы играли с ним в самолетах. Эта – черно-рыжеватая, с инкрустацией на каменном столике. Фигуры мраморные – черные и слоновой кости.
– Так, ты у нас Адольф Андерсен, а я – Лионель Кизерицкий>134, – говорит он, поправляя своих коней. – Лондон, 1851-й. Гамбит слона. Белые начинают. – Показывает на мою пешку перед королем, я двигаю ее на две клетки, Сайлэс кивает. Двигает свою, строго напротив. – У меня есть эта книга о знаменитых шахматных партиях, и я иногда их разыгрываю. – Поднимает взгляд. – Мой вариант стискивания. Удрать ненадолго в чей-нибудь чужой ум. – Трогает пальцем пешку перед слоном моего короля, двигаю его вперед, Сайлэс качает головой, двигаю еще и ставлю под прямой и необязательный удар единственной сдвинутой им пешки.
– Зачем мне такой ход?
– Это риск. – Забирает мою пешку. – Но, думаю, он дает тебе больше власти над серединой доски.
Не понимаю, с чего это у меня больше власти, если я по доброй воле сдала фигуру. С его подачи хожу слоном, а он затем двигает свою королеву через доску и говорит:
– Шах.
– Черт. – Иду королем вправо, Сайлэс кивает. – Теперь я не могу рокироваться.
– Верно.
Забираю две его пешки, а он – моего слона и еще одну пешку. Мы бесшабашны – Андерсен и я. Загнанные в угол, кидаемся в атаку, без нужды жертвуя тем и сем.
– Вот что в этой партии забавно – она называется Бессмертной: играли ее на диване в перерыве на очень насыщенном семинедельном всемирном турнире>135. Такая вот досуговая партия, чтобы расслабиться между поединками.
– Может, тебя это и расслабляет. А меня расплющивает.
Забирает одну мою ладью, и его королева нацеливается съесть и вторую, а затем и короля. Вместо того чтобы велеть мне защищать их, он командует сделать ход потрепанной пешкой на середину доски, где она ничему не угрожает.
– Блестяще, – говорит Сайлэс. Забирает мою вторую ладью королевой. – Шах.
Сдвигаю короля на клетку. Все кончено. Он запер меня слоном и королевой, у меня же – ничего. Но Сайлэс не нападает на моего короля – он выводит коня из заднего ряда.
Разглядываю доску. Понимаю, почему он чует угрозу. Хожу конем, забираю его пешку.
– Шах.
– Да! Так он и сделал. – Смещает короля на клетку.
И тут-то я все вижу. Вижу совершенно ясно. Хожу королевой вперед на три клетки.
– Шах.
Убирает мою королеву конем. Хожу слоном по диагонали. Королю Сайлэса некуда деваться. Куда б ни подался, либо один мой конь, либо второй съест его.
– Шах и мат! – ору я. – Шах и мат!
Сайлэс гикает и вскидывает руки, чтобы я хлопнула его по ладоням.
– Как так вышло? – Гляжу на свои фигуры, утраченные в этой партии, сбоку от доски: две пешки, две ладьи, слон и королева. – Как ему это удалось?
– Они ему были не нужны. У него просто достало пороха драться дальше.
В 1932 году молодой англичанин Эндрю Бэнксон ведет одинокую жизнь на реке Сепик в одном из племен Новой Гвинеи, пытаясь описать и понять основы жизни людей, так не похожих на его собственных соплеменников из Западного мира. Он делает первые шаги в антропологии, считая себя неудачником, которому вряд ли суждено внести серьезный вклад в новую науку. Однажды он встречает своих коллег, Нелл и Фена, семейную пару, они кочуют из одного дикого племени в другое, собирая информацию. В отличие от Бэнксона, они добились уже немалого.
Ремонт загородного домика, купленного автором для семейного отдыха на природе, становится сюжетной канвой для прекрасно написанного эссе о природе и наших отношениях с ней. На прилегающем участке, а также в стенах, полу и потолке старого коттеджа рассказчица встречает множество животных: пчел, муравьев, лис, белок, дроздов, барсуков и многих других – всех тех, для кого это место является домом. Эти встречи заставляют автора задуматься о роли животных в нашем мире. Нина Бёртон, поэтесса и писатель, лауреат Августовской премии 2016 года за лучшее нон-фикшен-произведение, сплетает в едином повествовании научные факты и личные наблюдения, чтобы заставить читателей увидеть жизнь в ее многочисленных проявлениях. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
В этой книге собраны рассказы о боевых буднях иранских солдат и офицеров в период Ирано-иракской войны (1980—1988). Тяжёлые бои идут на многих участках фронта, враг силён, но иранцы каждый день проявляют отвагу и героизм, защищая свою родину.
В книгу вошли повести и рассказы о Великой Отечественной войне, о том, как сложились судьбы героев в мирное время. Автор рассказывает о битве под Москвой, обороне Таллина, о боях на Карельском перешейке.
В повести «Ана Ананас» показан Гамбург, каким я его запомнил лучше всего. Я увидел Репербан задолго до того, как там появились кофейни и бургер-кинги. Девочка, которую зовут Ана Ананас, существует на самом деле. Сейчас ей должно быть около тридцати, она работает в службе для бездомных. Она часто жалуется, что мифы старого Гамбурга портятся, как открытая банка селёдки. Хотя нынешний Репербан мало чем отличается от старого. Дети по-прежнему продают «хашиш», а Бармалеи курят табак со смородиной.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…