Писатели и издатели - [5]

Из-за впустую прошедшего вечера, когда совершенно нечего делать и не о чем говорить, я чувствовала себя больной. Я слишком мало знала людей, с которыми общалась, и не могла сказать, что они на самом деле собой представляют. Я заметила только, что таможеннику до чертиков надоело работать в этом захолустье; от скуки он решил проявить гостеприимство и в итоге так разволновался, что ему пришлось позвать на помощь друзей. Однако все трое вскоре поняли бессмысленность своей затеи и оттого мгновенно помрачнели. И не удивительно. Вспоминая эту художественную галерею, я понимаю, почему Видиа, когда впервые вернулся в Вест-Индию, так испугался.

Случай третий. Не только такие люди, как Видиа, которому негде было проявить свой талант, стремились оттуда вырваться. Как-то, примеряя купальник в одном из магазинов Порт-оф-Спейна, я услышала разговор в соседней кабинке. Какая-то американка и ее супруг буквально забросали вопросами миловидную продавщицу, которая их обслуживала. Они расспрашивали ее о семье, причем с таким вниманием и теплотой, что мне показалось, будто им доставляет удовольствие собственная доброта к темнокожей девушке. Когда они уже наконец определились с покупками и муж выписал чек, продавщица вдруг перестала мило щебетать и прерывающимся от напряжения голосом сказала: «Можно мне у вас тоже кое-что спросить?» Американка ответила: «Да, пожалуйста», — и тут бедняжка стала умолять: пожалуйста, ради Бога, не могли бы они выписать ей приглашение для визового отдела? Честное слово, она не доставит им хлопот, если бы они только могли ей помочь! Она все говорила и говорила, американец, совершенно смутившись, пытался ее прервать, и, хотя голос его еще звучал ласково, было уже понятно, что это показная любезность. В конце концов девушка заплакала, и по голосам обоих супругов было слышно, что они жалеют о собственном поступке и торопятся уйти. Я же пришла в такой ужас, оттого что стала невольной, пусть и невидимой, свидетельницей унижения этой бедной девушки, что поскорее сняла купальник, кое-как натянула платье и сбежала, так и не узнав, чем все закончилось.

Видиа, сколько он себя помнил, не любил Тринидад и боялся его. Еще в школе он написал на последней странице учебника по латыни, что уедет через пять лет (а уехал через шесть). Он вспоминает об этом в «Среднем пути» — своей первой книге мемуаров, опубликованной в 1962 году. В ней Видиа рассказывает о своем первом возвращении в Вест-Индию, а также делает то, чего никогда не делал прежде: анализирует причины своего страха перед родиной и ненависти к ней.

Индия представлялась ему исключительно в мрачных тонах, без единого проблеска света; это был настолько запоминающийся и сильный образ, будто он был порождением не ума, а всей нервной системы. Тринидад, как говорил Видиа, всегда оставался просто точкой на карте. Он не существовал как государство, это был источник прибыли, сначала для Испании, потом для Франции, потом для Великобритании. Здесь можно было легко заработать: на плантациях использовали сперва рабов, а потом наемных рабочих, чей труд стоил немногим дороже. Рабовладельцу знания ни к чему, поэтому «…на Тринидаде образование не продавалось ни за какие деньги. Напротив, деньги освобождали от необходимости учиться. Учеба была уделом бедняков. Окончив школу, дети из белых семей едва могли считать на пальцах, но в этом был знак их превосходства над прочими… Здешних белых нельзя назвать высшим обществом — у них нет ни особой манеры говорить, ни рафинированного вкуса, ни интереса к знаниям; есть только деньги и возможность тратить их на удовольствия, чему и завидуют все остальные».

Наконец, это грубое неотесанное колониальное общество открылось внешнему миру, поскольку острова перестали приносить прибыль, и Великобритания предоставила им независимость. Видиа обнаружил, что их буквально наводнила американская культура в своих самых вульгарных формах: коммерческое радио (телевидения тогда еще не было) и фильмы, рассчитанные на массового зрителя, совершенно неправдоподобные и полные насилия. <…> В своем пристрастии к американским новшествам Тринидад и Тобаго были едины, но на самом деле общество раскололось.

Страна была разделена между потомками африканских рабов и потомками наемных рабочих — индусов. <…> Индусы вели себя более уверенно, у них была Индия, которой они гордились. Но Видиа понимал, что это лишь иллюзия: они понятия не имели, какова эта Индия на самом деле. <…>

Суть расового конфликта Видиа определяет следующим образом: «Подобно тому, как обезьяны, стремясь стать людьми, соревнуются, какая из них белее, так негры и индусы только и делают, что упражняются в ненависти перед лицом белых. Презирают другого за то, что тот не белый; но самое смешное — конфликт обострился тогда, когда белые уже не смотрели на них сверху вниз».

<…>

Работа Видиа над каждой новой книгой (а всего мы опубликовали восемнадцать) проходила в три этапа. Сначала был долгий период затишья, когда он почти не вылезал из дому, а я изнывала от любопытства и хотела видеть его как можно чаще. Затем книга попадала к нам в издательство, спокойствие ненадолго сменялось эйфорией, и мы чаще встречались, к общему удовольствию. Мне полагалось по достоинству оценить книгу, написать к ней аннотацию, подобрать обложку, которая понравилась бы всем, прочитать рукопись на предмет опечаток (Видиа так тщательно шлифовал свою прозу, что можно было и вовсе обойтись без редактуры). После публикации на Видиа нападало уныние, и, когда мы с ним говорили по телефону, от его голоса у меня сжималось сердце. Поначалу это было не страшно, но с каждым разом тоска овладевала им все больше и больше. Голос его звучал трагически, он ходил с осунувшимся лицом, постоянно твердил, что чертовски устал и что писать ему вредно (последнее повторял каждый раз). А чего он добился? Обозреватели — тупые мартышки, издатели — лентяи, от них никакого толку (впрочем, прямо он об этом не говорил, ограничиваясь многозначительными намеками). В чем же смысл? Почему он продолжает писать?