Писарев - [39]
Николай Утин, сын богатого откупщика, проводил каникулы за границей. Сейчас он сидел в Аахене и продолжал начатую еще весной работу над диссертацией на ту ясе данную Стасюлевичем тему — об Аполлонии Тианском. Естественно, что Утин не мог ответить на письмо Писарева, а Майков — прислать книги по неизвестной ему теме. Писарев и не жалел об этом — времени для диссертации все равно не было. Гораздо печальнее было то, что Майков забраковал переводы. Но и эта неудача не слишком огорчила начинающего переводчика. Ведь это была всего лишь проба пера. Настоящая работа только начиналась.
Писарев с увлечением переводил политическую поэму Гейне «Атта Тролль». Все другие работы были оставлены: Карр совершенно заброшен, перевод биографии Шиллера взялась продолжить Верочка. Причудливое сочетание фантастических образов с актуальной полемикой, экзотических картин природы со сказочными персонажами, романтически приподнятого стиля с едкой насмешкой — все в поэме Гейне нравилось Писареву. Он восторгался поэтом, который действительно сочетал в себе художника и мыслителя. Он восхищался его острой и резкой сатирой, направленной против лжереволюционеров, ожидающих от грядущих исторических переворотов лишь личной корысти. Переводил Писарев быстро, но, возвратившись к сделанному, много исправлял, затем читал вслух Раисе и Верочке, снова исправлял, тщательно отделывая строфу за строфой. Писарев полюбил Гейне всей душой, и великий поэт стал его спутником на всю жизнь.
Работа над переводом оказалась для Писарева чудодейственным лекарством. «…Я с странным радостным волнением присосался к «Атта Тролль», почти безвольно стал переводить поэму, — рассказывал он товарищу через полгода, — и эта работа действовала на строй моей мысли так благодетельно, что я начинал чувствовать некоторое действительное успокоение. Когда же я кончил, то просто какой-то несколько мгновений бешеный восторг ощутил. До того обрадовался, что глупо ударил по столу кулаком и воскликнул вслух: «А ведь я совсем здоров!» Стало мне хорошо, словно я тяжелый груз из себя выкинул. С той минуты я уже не сомневался, что действительно избавился от ненавистного недуга. Представление о нем, дотоле словно торчавшее передо мною постоянно, представление почти осязательное, — вдруг исчезло. Мне казалось, что оно струсило, спряталось. А скоро я о нем совсем забыл».
Писарев был счастлив. Он снова здоров, занимается работой, которая доставляет ему удовольствие. Любимая девушка — его Роза, Раиза, Раиса — была рядом и тоже занималась полезным трудом — она писала новый роман. Они постоянно были вместе, читали друг другу, спорили и много говорили. Между ними все было решено. Коренева снова согласилась выйти за него замуж. Нужно было только кончить университет, а это не за горами. Скрепя сердце согласилась на это и мать. Своим счастьем Митя не мог не поделиться со своим мнимым соперником. К письму Раисы, которое она писала Гарднеру, Писарев приписал: «Душенька Петр Александрович! Я очень счастлив, Раиса здорова и весела, все идет хорошо, деятельность кипит, настоящее течет мирно и спокойно, а будущее по временам так светло, да и по временам ли только. Мы с Раизой много говорили, и если я не скажу, что она мне обещала все, что я хотел, то это только потому, что оба мы считаем за пустяки всякие обязательства и обещания. Прощай, Петр Александрович. Ты не читал Раизиной повести, потому тебе предстоит высокое эстетическое наслаждение».
Повестью подруги Писарев гордился, он называл ее «первым словом молодого поколения». По его настоянию Раиса несколько раз читала «Пустушково» вслух. Слушали все — и взрослые, и дети. Хвалили. «Что за прелесть!» — записал Хрущов в дневнике и задумал написать письменный разбор.
Лето пролетело незаметно. Пришла пора возвращаться в Петербург. В назначенный день отец велел запрягать лошадей. Он собирался сам везти сына до Москвы, а затем — сопровождать его в Петербург. Ивану Ивановичу предстояли там хлопоты по делам заложенного имения. Митя же хотел ехать вместе с Раисой. Он полагал, что теперь вправе поступать самостоятельно, хотя бы в таких пустяках. Когда, войдя в гостиную, Митя объявил, что они оба готовы к отъезду, отец осведомился:
— Ты кого-нибудь спрашивал?
— Никого, — последовал ответ.
— Кто же тебе это позволит?
— А кто запретит?
— Я! — грозно сказал родитель.
— Силою?
— Да, силой! Прикажу тебя связать и положить вот хоть на этот диван.
— О, тогда я не поеду, — невозмутимо произнес Митя. — Но это будет последнее насилие надо мной.
