Пиренейская рапсодия - [28]

Но глаза говорили убедительнее сердца. На каждом шагу манящие очертания превращались в пень, покрытый мхом и плющом, кусты обретали обычную листву, а воздетые руки оказывались оголенными сучьями. В конце концов Бестеги вышел из леса. За поясом у него по-прежнему ждала своего часа наваха.

* * *

Однажды вечером у очага он рассказал мне об этой погоне. Это случилось за несколько недель до тех весенних дней, когда мы начали переправлять здесь бойцов Сопротивления.

Мы ели каштаны и запивали их горячим вином. Ветер сотрясал двери. Каштаны лопались в золе. Красные угольки светились в лиловатых языках пламени. За окном мелкий снег запорошил крыши безмолвных домов.

— Когда я подумал о медведе, я вышел из леса, добрался до хижины и открыл дверь. Никого, господи, никого!… Тогда я отправился дальше к вершинам. Я шел между маленькими озерцами, что там, наверху. Мысль о медведе стучала в моей голове, как свинец в бубенчике. Я не сомневался, что встречу его. Я шагал долго, и, наконец, он показался. Я его видел.

— Вы его видели?

— Вот как вас вижу. Медведь огромный. Он вылез под вечер и зарычал, словно хотел предупредить: “Я тут, взгляни на меня!” Он стоял на другой стороне лощины. Солнце уже садилось, но он был весь на свету; он поднял морду и словно дразнил меня. На груди его я увидел кровь. Кровь… Не лучи солнца, а настоящую кровь.

— Почему же вы не стреляли?

— Я ведь не взял ружья. При мне был только отцовский нож. Я бросился вниз, в лощину. Я не рассчитывал, что он будет меня дожидаться, но я думал, что там, на дне, лежат кости Рамиреса, хоть лоскут его одежды… Я ничего не нашел. Пока я перескакивал с камня на камень, медведь рычал и топтался наверху, у меня над головой. Я облазил всю лощину, затем стал подниматься на другую сторону. Но его уже не было. Я пошел по его следам и даже слышал его. Он вел меня прямо к вершинам хребта…

— К проходу?

— Не знаю. К вершинам. Я шел и сомневался и говорил себе: “Бестеги, приятель, еще ночь не настанет, а медведь сгребет тебя…”

— Ну, а потом?

— Он исчез. Больше я ничего не видел и не слыщал. Я вернулся за полночь и лег спать в своей хижине. Спать — это только так говорится. Разыгрался ветер, а вы знаете, как он свищет там, наверху. Несколько раз я срывался с тюфяка и бежал к двери. Мне все казалось, что за ней стоит бедняга Рамирес, или медведь, или уж не знаю кто…

Когда Модест рассказывал мне про эту давнюю ночь, двери хлопали и пиренейский ветер завывал в дымоходе. Все селение спало, кроме нас.

Я отхлебнул вила и вынул каштан из золы. Модест посмотрел на меня, я не отвел взгляда и спросил:

— Послушайте, Модест, уверены ли вы, что Рамирес погиб от медведя?

— От чего же еще?

— Да полно, от медведя ли? Медведь — зверь опасный, но он не может быть единственным виновником всех бедствий. Граната выжгла глаза у испанца. Он не знал, куда деться от тоски, он рвался домой. Ведь не медведь же изгнал его с родины. Он любил свою землю, как вы любите свою.

— Я люблю этот край, но в своей судьбе я тут не властен. Хозяин тут медведь. Я мог быть счастлив здесь, но каждый раз, как я находил счастье, у меня его отнимали. У каждого свой враг. Мой враг — медведь.

— Да послушайте, не медведь повинен в том, что эти места оскудели. Просто, когда места дичают, медведь смелеет и приближается к жилью. Если люди отступают перед хищником, тот наступает на них. Стоит запустить яблоневый сад, и соберешь больше дров, чем яблок. Плод делается мелким и невкусным.

— Да, тут я с вами согласен. Деревья любят садовника. Но взгляните вокруг! Кто нынче умеет прививать и подрезывать деревья? Молодые не желают учиться, а у стариков трясутся руки. В прошлые времена этот край кормил в двадцать, а то и в сто раз больше ртов. Поля орошались, распахивались даже верхние склоны. Это уж не вернется. Даже яблони, над которыми трудились некогда старики, давно затерялись в гуще колючих зарослей и одичали. — Вот и я толкую о том же, Модест.

— А все потому, что это медвежий край. Тут остались одни старики и беднота. Да что я плету! Все стали бедняками, а старики так вдвое. Медведь стал хозяином, и уж он не отступится.

— Кто знает? Может быть, люди изменят край?

— Люди ищут, где полегче. Они спускаются в долину, а свой край оставляют хищникам.

— Что ж, они правы: пусть наберутся сил — их тогда снова потянет в родные места.

Я наклоняюсь к очагу, и мне мерещутся в нем новые горы. Но это дружественные горы. Я черчу на них одну дорогу за другой, сажаю леса Я строю дома. Старые селения умирают под водоемами плотин, и тысяча новых поднимаются и растут. Так ли уж это невозможно, господи боже! Свет и сила приходят в долину. Снег превращается в воду и орошает поля, земля снова плодоносит. Заросшие бурьяном сады возрождаются. Хлева наполняются скотиной. Навоз обогащает почву. Я прививаю псе новые каштаны и яблони. Свежий запах доносится с лесопилок. Не смолкает шум ручных пил и бетономешалок. Ватаги школьников перекликаются на дороге. Повсюду возводятся школы. В каждой деревне — своя школа, и каждая школа полна учеников. Я строю дома и коттеджи, сажаю сливы, груши, тополя… Удлиняются и переплетаются дороги, садовники и каменщики проникают все дальше смеете с ними.