Пиренейская рапсодия - [30]

За стол сели вскоре после полудня. Туша свиньи висела в сарае. Связки кровяной колбасы красовались на балках. Только филейная часть была отрезана от туши: ее обычно жарят с мелкой картошкой, которую специально хранят на такой случай. Хозяйка подала соленые белые грибы, сладкие блинчики и большие оладьи различной формы и, конечно, вино, которое старый Помаред раздобыл в гостиницах в долине.

Когда принесли пироги, Помаред воскликнул:

— Черт побери, господин учитель, мы уж и не ждали такого денька! Парень вернулся домой, суженая жива и здорова. Впереди свадьба. Свинья, правда, не слишком жирна, но что поделаешь! Лучше тощая свинья, чем пустая кадка для солонины! Если бы только не война, господин учитель… Будь что будет, а уж как-нибудь дотянем до конца, хоть бы сам черт тут ввязался!

Мы чокнулись, и я подумал, что черт таки крепко ввязался. Но и день и обед удались на славу. Не стоило их портить.

Роза спела “Агнца” и “Лу Буйе” и другие французские и лангедокские песни. Ее тоненький чистый голосок вился серебряной нитью в чаду старой кухни…

Погонщик волов возвратился домой.

Жена со слезами встречает его.

— Скажи, ты больна? Отвечай же скорей.

Похлебку сварю я тебе на огне

И свежей капусты, и репы найду,

И даже худого цыпленка…[23]

После шумного веселья и соленых шуток наступили минуты молчания и раздумий. День близился к концу, вечерняя синева уже коснулась гор. Когда кто-нибудь выходил, слышно было, как тонкий лед хрустит под сабо. Котлы тихо гудели. Мать Розы Сонье медленно шевелила угли. Может быть, она вспоминала мужа и жалела, что его нет рядом в такой день Бестеги задумчиво барабанил пальцами по гладкому столу. Вероятно, он вспоминал свою свадьбу.

Я принес с собой табак, и мужчины курили без перерыва. Белые завитки дыма тянулись к узким окнам и таяли в вечерней свежести. Головы отяжелели от водки, от жирной и сладкой еды, Серебряная струнка песни разгоняла подступавшую дремоту:

Пойте, флейты ла-ла-ла.

Поднимайся, мельник!

Бей во все колокола

И встречай сочельник!

Та-ра ра-ра, та-ра-ра,

Та-ра-ре-ро…

Я не раз бывал на подобных торжествах, но этот вечер запомнился мне ярче всех других. Как сегодня, я вижу Помареда-отца, приземистого и коренастого; с потным лбом и взъерошенными усами, он сидит, положив локти па стол, громогласно смеется, уснащая свою речь сочными словечками. Рядом с ним кудрявый Бертран с румянцем во всю щеку и ясными глазами благонравного мальчика Он держит за руку свою суженую, и оба то и дело нежно переглядываются Затем Роза встает и подходит к женщинам, собравшимся у очага. Бестеги неразговорчив. Он ест один блин за другим, щедро наливает себе вина и виноградной водки, долго утирает седые усы и обстоятельно скручивает сигарету. Он пододвигает свой табак Огюсту Сантенаку, который Сначала из вежливости отказывается, а потом берет щепоть дрожащими пальцами. Помаред толкует о лесе, о скоте, об одной из недавних зим, когда снегопады отрезали Кампас от всего мира. Потом разговор неизбежно возвращается к войне и общим бедам.

Я уже не разбираю слова. Мне слышатся лишь грубоватые, спокойные голоса и клокотание сала в котлах. Женщины негромко беседуют между собой. В дымоходе чуть слышно гудит ветер. Из уважения ко мне хозяйка поставила на стол стаканы, но пурру ходит по кругу. Гости запрокидывают голову, и розовое вино льется им прямо в рот из узкого стеклянного горлышка пурру. Журчащий звук винной струи перекликается с бульканьем в котлах, тихим смехом женщин, отдаленным пением ветра.

Благодать! Покой. В желудке приятная тяжесть, голова кружится, и я отдаюсь мечтам. Прочь докучные заботы! Пусть завтра приходит беда! Сегодня мы едим первую кровяную колбасу у Помаредов. Я не замечаю ни забрызганных жиром стен, ни почерневших балок, им узкого оконца, ни расшатанных стульев. Я вижу мирный дом в милых сердцу горах, благоухающий сеном, виноградной водкой и блинами. Через час другой, когда я выйду на улицу, прозрачная тихая ночь окружит меня. Под деревянными мостками, пробираясь между льдистыми корочками, приглушенно зазвенят ручейки. Голос Розы Сонье, свежий, как снег, как мята, поплывет за мной. На чистом небе замерцают звезды, указывая путь к Комностеле. И ветер дохнет прохладой в мои глаза.

Ах, Бертомье, довольно спать.

Давно пора уже вставать.

Смотри, сейчас идут как раз,

Все в пестрых ленточках до глаз,

Три маленьких и чинных

Серьезных господина.

Несут под колокольный звон

Пречистой матери поклон.

Должно быть, я задремал на несколько минут. Когда я очнулся, до меня донеслось слово “учитель”, и я прислушался. Разговор шел об учителях, служивших в Кампасе. Сейчас школа была пуста. Последний из них, совсем юноша, проработал лишь несколько недель в начале учебного года и потом уехал неизвестно куда. Кто-то упомянул мадемуазель Буайе. Кто назвал ее? Это имя произнес Огюст Сантенак, жена которого помогала ей по хозяйству. Вдруг я неуместно рассмеялся, и все взглянули на меня с удивлением. Я и сам удивился своему смеху.

— Это я так, вспомнил о белых домах, которые Роза и Бертран увидели в озере Кампас…

— О каких домах? — тихо спросил Сантенак.