Пирамида Хуфу - [86]

Глаза старика блестят огнем вдохновения:

— А понимаешь ли ты, какое это чудо — дар бога Тота, научившего людей этим значкам? Воистину это — речь богов. С помощью этих священных значков мы сохраняем то, что не в состоянии удержать непрочная человеческая память.

Тот — бог письма, мудрости и науки — сделал наш народ избранником и поведал ему божественную речь, которой лишены другие народы. Жрецы свято охраняют этот дар богов. Много пользы приносит он нашей стране.

— А ты научи меня! — горячо просит Пепи. Его глаза, похожие на крупные черные миндалины, загораются и с надеждой смотрят на старика.

Но тот задумчиво покачивает головой:

— Трудно это, Пепи. Ведь вы с отцом скоро уедете и не вернетесь. Да и правильно. Бедный и заброшенный наш угол. Отец твой стал большим мастером и уж привык к городской жизни, здесь у вас ничего не осталось. Сколько успеешь, столько и выучишь. Может, в городе будешь учиться.

Руабен слушал его и задумывался. Пепи принимался за значки. Он огорченно следил за непослушной палочкой, которая упорно не подчинялась и развозила какую-то мазню. Удивительно, как легко получались такие красивые фигурки у старого жреца.

На глазах мальчика появлялись слезы. Но его учитель терпеливо брал руку мальчика и начинал водить своей по черепку.

Руабен знал много иероглифов от Инара и от других мастеров, которым часто приходилось высекать надписи на стенах и плитах в усыпальницах и храмах. Многие из них владели этим искусством не хуже писцов, а рисовали иероглифы даже лучше их.

Теперь он тоже загорелся желанием научиться писать и читать. Жрец охотно начал с ним заниматься. И Руабен, по обычаю всех писцов своего времени, вместе с учителем производил прежде омовение рук, потом они возносили молитву богу писцов Тоту и, вооружившись палочками, писали или разбирали готовые свитки. Натруженные тяжелой работой, руки ваятеля отдыхали, только пальцы чуть дрожали, когда вместо резца в них была легкая тростинка. Но они были искусны во всем, к чему прикасались, а блестящая память цепко удерживала сотни значков самой разнообразной формы и значения.

Жрец дивился. «Таких понятливых учеников мне не приходилось видывать, — говорил он своему молодому другу. — Наш народ очень способный, но живет он в великой нужде и до тайн письма его не допустят, Это — большая сила, и ее в руки простому народу не дадут».

ВОЗМЕЗДИЕ

Писец Хати знал о ненависти односельчан, но жадность и жестокость в нем всегда побеждали трусость. Если жестокость разнообразна в своих формах, то жажда возмездия может быть не менее изобретательной. Хитрый писец не мог всего предусмотреть, как он ни старался.

По обычаю, спасаясь от жары, он спал на крыше столовой, расположенной выше других комнат.

Однажды он проснулся среди ночи от какого-то шороха. Прислушиваясь, повернулся на бок и почувствовал укус в ногу. Протянув руку, он вдруг с ужасом ощутил в ней что-то небольшое, извивающееся, холодное. Змея! Вопль животного страха разбудил всех домашних и соседей. Через две-три минуты испуганные слуги поднялись с факелами и осветили неприглядную картину: жалкий писец с толстым животом, обезумевший от страха, и свернувшаяся в клубок рогатая змея фи[38] угрожающе подняла злую шипящую головку. Рослый слуга ловким ударом тяжелой деревянной палки раздавил виновницу, но она сделала уже свое дело.

Хати испускал ругательства и проклятья, но голос его становился тише. Яд оказывал свое действие, и господин уже не мог наказать нерадивых или зловредных слуг. Жена в страхе сидела у умирающего, не зная, как помочь ему. Крики и стоны его постепенно стихали. При свете факелов было видно, как синели его лица и руки.

Разбуженные жители приходили на свет факелов, расспрашивали и притворно выражали сочувствие. Но кто-то, не видимый в темноте, проговорил:

— Справедливые боги наказали его, много зла наделал он сельчанам.

Другой голос насмешливо справился:

— Уж не боги ли подняли и змею на крышу?

— Да, а все-таки как она попала туда?

— Пожалуй, не сама, — ядовито ответил второй.

Умирающий Хати еще раз судорожно вздрогнул, вытянулся и затих. Толпа потихоньку разошлась в темноте, обсуждая событие.

Дня через три после этого из Асуана приехал чиновник и начал производить следствие. Но никто ничего не мог сообщить толкового. Перепуганные слуги с трясущимися лицами утверждали, что ничего не видели. Чиновник приказал наказать всех слуг по двадцать пять ударов бегемотовыми плетками, но и это не помогло внести никакой ясности. После разговора с женой умершего обозленный чиновник пошел к жрецу в храм Исиды и начал расспрашивать о приезжем скульпторе. Жрец с негодованием ответил, что Руабен уехал в Асуан за три дня до смерти писца, а до этого работал при храме, ночевал здесь и ни с кем не общался. Успокоившись, жрец добавил:

— Хати сам виноват. Он был жаден и несправедлив и так жесток, что ненависть к нему вполне заслуженная.

Чиновник внимательно посмотрел на жреца. В Асуане он тотчас справился о скульпторе, но все подтвердилось.

Через несколько дней в селение приехал новый писец, совсем молодой человек. Он долго беседовал со старым жрецом о прошлой деятельности умершего предшественника и о методах правления. Он сделал кое-какие выводы для себя на будущее. А потом на прощание спросил: