Пир у золотого линя - [35]

Юшка умолкает. Ночь душная, полная таинственных звуков, теней. Вдали, словно всадники, выскочившие из леса, застыли одинокие кусты. Может, там Пшитульский притаился? По опушке движется огонек. Гулко ухает сова.

— Дяденька, глядите, еще кто-то за червями идет…

Юшка приглядывается. Огонек бледнеет и скрывается.

— Может, за червями, а может, блуждающий огонек, а может, деньги горят…

Юшка снова подпирает руками голову. О чем он задумался? Может, вспоминает прежние времена? Или мечтает поймать большого угря? Или свою избу вспоминает? Невесел, совсем невесел возвратился Юшка, не найдя своей избы. Льдины размолотили ее по бревнышку, бревна те люди растаскали, и нет избы, как не бывало. Хорошо хоть лодку пригнал. Но это не очень-то радует Юшку.

— Зачем керосин переводишь? Гаси огонь, — спохватывается Юшка. Я задуваю пламя, он встает с камня и берет жестянку.

— Гляди, ишь проказники — выползти хотят. Назад, назад… Не для того вас собирали, — Юшка заталкивает в жестянку выползающих червей и, обернувшись ко мне, говорит:

— На зорьке закидывать станем. Кто знает, чего доброго, и у нас большой угорь клюнет, как у того эконома. Как полагаешь, а?

Я молчу…

ЛЕТО

XVII

На шнурах много не заработаешь. Попадается усач, рыбец, иногда и впрямь угришка — не больше пескаря, только вся эта добыча немного стоит.

— Заработка вашего на табак хватает, — сердится отец. — Надо с неводом попробовать.

Легко сказать — с неводом, а вот как это сделать? По реке так и шныряют полицейские на лодках. Поймают — прощай сеть. А другого выхода нет: утроба — она своего требует, будь что будет, а больше ждать нельзя.

С наступлением ночи мы готовимся к ловле. Чтобы весла не скрипели, мы плотно обматываем их старой сетью. Выплываем втроем: отец, Юшка и я. Если полиция застукает, втроем быстрее уходить на лодке. Может, и удастся удрать.

Отец не дает грести ни мне, ни Юшке. Он сам садится на весла. Гребет он так тихо, что ни единого всплеска не слышно. Юшка напряженно всматривается в темноту. Глаза его от старости пожелтели, как у язя, но так и сверлят темноту. Переплыв реку, мы останавливаемся в кустах и осматриваемся.

Луна гонит тени по воде. После жаркого летнего дня река-кормилица блестит перед нами, играет, тормошит прибрежную траву. Разогнавшееся течение местами натыкается на неровное дно. В таком месте вода образует водовороты. Крупная щука лихо охотится прямо у самой нашей лодки. Мелкие рыбешки, скрываясь от врага, выскакивают из воды и тут же дождем сыплются обратно. На обрывах стоят усталые, сгорбленные, словно старухи, отцветшие черемуховые деревья.

— Вокруг спокойно. Закинем, что ли, — предлагает Юшка.

— Обождем, пока луна за облако зайдет, — оттягивает отец.

Наконец луна прячется за лохматым облаком. Поверхность реки темнеет. Отец немедленно начинает работать веслами. Юшка наклоняется и тихо закидывает.

После удачного первого заброса мы прячемся в кусты. В сети — рыбец к рыбцу, большие, отборные, теплые и жирные рыбины. Они лениво ворочаются в лодке.

— Если бы начальство хоть разок в неделю разрешало бы рыбачить! На хлеб хватило бы, — оживленно рассуждает отец.

— Жди от мачехи обновки — голым пойдешь. Прошлогодний снег, Юозас, начальству важнее, чем наша жизнь.

— Это верно, Мотеюс.

Коротки летние ночи. Едва успеваем сделать три заброса, на востоке начинает розоветь небо. С утренней прохладой направляемся мы домой. В кустарнике неистовствуют птицы. Пуще всех — соловьи. Так и щелкают, так и заходятся. А река неторопливо пробуждается от сна. Потягивается, дымится и покрывается легким туманом. Вдали гудит первый пароход. Должно быть, туман скрывает мигалки.

— Жаркий денек займется, — предсказывает Юшка. — Стой, Юозас, не греби! — вдруг поспешно выговаривает он, что-то высмотрел впереди.

Отец вздрагивает и опускает весла. Все мы настороженно прислушиваемся.

— Так и есть. Нерест идет, впереди нас нерест, — взволнованно сообщает Юшка.

Саженях примерно в двадцати в небольшой заросшей водорослями бухточке скопилась рыба. Вода так и бурлит, плещет, клокочет. Крупные рыбы бьют по воде раздвоенным хвостом и словно гоняются друг за дружкой.

— Поздний лещ свадьбу играет. Что, Юозас, будем брать?

Голос у Юшки дрожит. Отец — тот вовсе онемел. Не часто, ой, не часто доводится рыбаку на нерест напасть. Еще реже берет он нерестящую рыбу. Малейший стук весла, неосторожный заброс сети — и нет рыбы.

— Я невод спущу, а ты, Мотеюс, греби.

Уж на что тихо гребет отец, но Юшка еще тише. Мы беззвучно скользим по реке. Даже капля не скатывается в воду с поднятого весла. Отец, припав к борту лодки, так осторожно закидывает сеть, точно та из стекла. Сажень за саженью окружаем мы нерестилище.

— Все, — облегченно вздыхает отец, когда круг замыкается. — Теперь стукни-ка, Мотеюс.

Юшка слегка ударяет веслами. Рыба мгновенно скрывается. Однако нам видно, как весело ныряют поплавки нашей сети. Лещ наш.

Отец выбирает сеть, а мы с Юшкой на глаз подсчитываем добычу. Золотистые, широкие, словно покрышка у садка, лещи ворочаются, разевая тупые рты.

— Тридцать, — первым провозглашаю я.

Мы торопимся домой, как шальные. Столько рыбы! Запускаем ее в садок, а чтобы не увидели, кому не надо, привязываем два тяжелых камня и топим. Сеть не оставляем на берегу, а вешаем дома под навесом. Спокойные и довольные входим мы к нам в избу.