Пир Горгоны - [3]

Сам остров маленький — не больше мили в ширину и двух в длину. Я не смог выяснить его имени и не уверен, к какому из многочисленных отдалённых архипелагов он относится. Но я все-таки выучил несколько слов на их мелодичном языке с множеством гласных — в основном названия еды.

Туземцы поселили меня в относительно чистой хижине, и теперь я её единственный обитатель. Женщины здесь довольно симпатичные и дружелюбные, но ни одна не предложила разделить со мной кров. Возможно, из профилактических соображений: вдруг я похудею от любовных игр? Как бы то ни было, так даже проще. Арканзасские женщины тоже каннибалы, хоть и разрывают тебя на куски лишь фигурально. Они пожирают время, деньги и внимание, а в ответ жди предательства. Я давным-давно научился обходить их стороной, и с тех пор выпивка — моя единственная любовь. Во всяком случае, алкоголь мне верен. Не нуждается в пылких речах, лести и соблазнении. И никаких ложных обещаний — по крайней мере, мне — он не даёт.

Хоть бы Пегас вернулся и забрал меня. Решение поселиться на одном из островов Южного моря оказалось поистине нелепым. Я безоружен и плохо плаваю. Пытаться украсть вёсельное каноэ бесполезно: людоеды быстро меня догонят, ведь даже в университетские дни я не блистал в гребле. Лишь чудо спасет меня от желудков этих дикарей.

В последние дни мне разрешили пить столько пальмового вина, сколько хочу. Аборигены, должно быть, верят, что вино улучшает вкус блюда. Остаётся лишь, прихлёбывая спиртное, лежать и смотреть на пролетающих мимо попугаев и морских птиц. Но напиться до белой горячки и увидеть в небе Пегаса никак не выходит. В этих пернатых нет ничего лошадиного, и я проклинаю их на пяти языках: английском, греческом, французском, испанском и латыни. Будь у меня достаточно бурбона или шотландского виски, то я, пожалуй, шагнул бы из этого пространственно-временного узла в другой… так же, как попал из Нью-Йорка двадцатого века в античный дворец Медузы.

* * *

Ещё одна запись. Вот уж не ожидал, что снова доберусь до блокнота. Не знаю, какой сейчас день, месяц, год и век. Но сегодня утром мои невежественные островитяне притащили огромную посудину — а значит, наступил День котла. По всей очевидности, эта мятая, закопчённая бронзовая посудина с китайскими иероглифами по бокам осталась от сбившейся с курса или потерпевшей кораблекрушение джонки. Если кто-то из экипажа выжил и выплыл на берег, строить догадки о его дальнейшей участи мне ничуть не хочется. Свариться в собственном котле — любопытная ирония судьбы.

Итак, вернёмся к моей истории. Туземцы расставили повсюду грубые глиняные чашки с вином и принялись надираться. Я не отставал, ибо хотел выкроить свою долю поминального пиршества, даже если мне предстояло оказаться на нём главным блюдом.

Все вокруг тараторили и размахивали руками. Вождь, здоровенный крепкий бандит, раздавал приказы. Несколько аборигенов отправились в лес. Одни принесли родниковую воду и выплеснули её в котёл, в то время как другие обложили его хворостом и сухой травой. Огонь они развели с помощью кремня и старого куска металла, похожего на отломанный кончик лезвия китайского меча. Вероятно, это был сувенир с той самой джонки, откуда взялся и котёл.

Я тешил себя надеждой, что клинок сломался не раньше, чем изрубил на куски длинную шеренгу каннибалов.

В тщетной попытке воспрять духом, я запел «Марсельезу», а вслед за ней прогорланил «Лулу» и другие непристойности. Но тут вода закипела, и мной занялись повара. Меня схватили, раздели и ловко связали по рукам и ногам каким-то жёстким растительным волокном. Затянув хором людоедскую поваренную песенку, они с громким всплеском бросили меня в котёл, где я уселся сравнительно вертикально.

А я-то думал, что меня хотя бы предварительно стукнут по голове, а не сварят живьём, как омара.

Охваченный смятением и страхом, я не сразу заметил, что кипяток на самом деле не горячее, чем вода в утренней ванне. Было даже приятно. Кроме того, неистово бурлящая жидкость под моим подбородком, видимо, означала, что жарче уже не станет.

Эта осязательная аномалия крайне меня озадачила. По всем законам я должен был извиваться в агонии. И тут молнией вспыхнуло воспоминание: косой секундный взгляд левого глаза Медузы и отсутствие видимых последствий. Я не окаменел, но моя кожа каким-то странным образом закалилась и стала невосприимчива к жару, а, может, и к другим явлениям природы. Похоже, чтобы превратиться в статую, нужно взглянуть мифической Горгоне в оба глаза.

Это остается тайной. В любое случае мне словно подарили эластичную асбестовую кожу. Как ни странно, моя тактильная чувствительность совершенно не пострадала.

Сквозь клубы дыма я увидел, что повара идут обратно с корзинами овощей. Все туземцы изрядно захмелели, особенно вождь. Он, пошатываясь, размахивал боевой дубинкой, пока остальные высыпали содержимое корзин в котёл. Только теперь они заметили, что приготовление блюда пошло не по правилам кулинарии: увидев, как я усмехаюсь из кипящего супа, людоеды удивлённо вытаращились и завопили. Один из поваров полоснул мне по горлу каменным ножом, и тот переломился пополам. Тогда вождь шагнул вперёд и со свирепым криком замахнулся на меня усыпанной акульими зубами дубинкой.