Пионеры - [29]
Митин взгляд упирается в решетку, и настроение у него падает: теперь разве запишешь?..
В райцентре, в милиции, начальник сама доброта. Лейтенанту от начальника нахлобучка: надо знать кого брать… Зачем ребят привез? Собака показала? Не всякой собаке верь. Могла вчерашний след взять.
— Не могла, — сказал Вовка-большой.
— Почему?
— Вчера еще не было.
— А сегодня?
— Сегодня уже был.
— Где?
— Возле сберкассы.
— Что вы там делали?
— Ловили.
— Кого?
— Сторожа.
— Допустим. Хотя чаще бывает наоборот. А сторож?
— Что сторож?
— Что делал сторож?
— Спал.
— Спящего ловили?
— Да.
— Как это?
— Я крикнул: «Караул».
— А сторож?
— Проснулся.
— Потом?
— Побежал.
— Куда?
— В кадр.
— В какой кадр?
— Из фильма «Город на заре».
Вовка-большой посмотрел на Митю Удальцова. Митя показал камеру, с которой не расставался: здесь фильм!
Разговор продолжался. Начальник спросил, вбежал ли сторож в кадр?
— Нет, — сказал Вовка-большой.
— Почему?
— Другой помешал.
— Кто?
— Сторож.
— Разве их было двое?
— Да. Один снаружи, другой внутри.
— Внутри чего?
— Внутри сберкассы. Выбежал — и на Митю.
— А Митя?
— От него.
— Можно посмотреть?
— Что?
— Пленку.
— Она еще не проявлена.
— Мы проявим. А вы пока погуляйте…
И гарнизон, на деньги начальника, был отправлен на первый утренний сеанс в кинотеатр «Родина».
Фильм смотрели вполглаза. Хотелось скорей вернуться и узнать, что с пленкой.
И вот они снова в милиции. Кабинет преобразился. На стене — белый лоскут экрана. Посреди — головастая тренога киноаппарата. В кабинете начальник, лейтенант, сторож, еще кто-то…
Мелькают кадры. Всходит солнце… Распускаются цветы… Идут утренние люди: дворники, пассажиры, продавцы… Подложив под голову крыльцо, спит сторож сберегательной кассы. А вот и касса. Распахивается дверь, и на зрителей, грозя кулаками-кувалдами, бросается…
— Стоп! — кричит начальник.
Изображение на экране замирает.
— Он! — кричит сторож. — Грабитель…
Ребятам становится не по себе. Вот, оказывается, в чем их подозревали: в нападении на сберкассу.
Грабитель, кривясь, смотрит с экрана.
— Старый знакомый, — замечает начальник, — Мишка-пугач. Недавно из заключения — и вот опять за старое взялся. Задержать!
Двое в форме встают и выходят.
Начальник подходит к ребятам:
— Спасибо… Помогли вора опознать.
Гарнизон дружно улыбается: они не то еще могут!
В Равелатс возвращаются в открытой машине. Свистит ветер в ушах… Грачи ракетами взрываются из-под колес… Скорей домой! Дома много разных дел.
Так первоначально кончалась повесть о городе Равелатсе. Но жизнь оказалась хитрее автора и придумала другой конец.
Случилось это так. Автор приехал на судостроительный завод и прочитал свою маленькую повесть детям рабочих. Потом вместе с директором завода пошел на стапели, где из огромных, как простыня, стальных листов рабочие шили рубашку морскому кораблю. Автор подошел ближе, и — глазам своим не поверил — с листа стали на него смотрел… носорог.
— Что это? — удивился автор.
— Марка завода, — сказал директор, — и герб города…
— Равелатса! — вскричал автор.
— Ну, это как читать, — сказал директор, — если справа налево — Равелатс, если слева направо — Сталевар.
— Догадываюсь, — сказал автор, — поселок стал городом. Но как герб города Равелатса стал гербом города Сталевара, догадаться не могу.
Директор развел руками. Это значило, что он ничем не может помочь автору. И тогда автор поставил точку. Последнюю. Пусть читатели сами догадаются, как это произошло.
«ЖУРАВЛИ» И «ЦАПЛИ»
Повесть
«Зарница», «Зарница»,
военная наша игра.
Из песни
И ВОТ Я ПОСРЕДНИК
Городок звался Наташин.
— Говорит Наташин, — кричало по утрам радио, — передаем Наташинские известия…
— Наташин… Наташин… — сновали из купе в купе проводники, будя пассажиров. Поезд стоял в Наташине всего пять минут и прибывал рано утром.
Наташин! Ничего удивительного. Сколько угодно городов и поселков носят людские имена: Ваня, Люся, Алеша, Вера, Лена, Володя, Саша, Миша, Боря… А один, на Дальнем Востоке, даже называют уважительно по имени и отчеству — Ерофей Павлович.
Лежит Наташин на правом берегу Десны. На правом — не значит высоком, хотя обычно правый берег реки бывает выше левого. В Наташине оба берега равные, и правый не задирает нос перед левым, хотя в глубине души, наверное, и гордится тем, что он, правый, «городской» берег, а левый — «деревенский». Но это потому, что города всегда немножко заносились перед селами, а на левом берегу Десны как раз напротив Наташина лежало село. Называлось оно Стародуб, хотя в лесах, со всех сторон подступавших к селу, дубов не водилось. Сосняк, ельничек, березняк — этого было сколько угодно, а вот дубов, давших, по-видимому, название селу, вовсе не… Едва не сказал «не было». Хотя, если брать во множественном числе, то и не соврал бы. Дубов во множественном числе в Стародубских лесах действительно не было. Был один-единственный дуб — «мамонт» здешних лесов, росший на ближней от села поляне, которая поэтому называлась первой, в отличие от других, лежащих в глубине леса и называвшихся второй, третьей и т. д. Но что это был за дуб!!! Даже трех — какой там трех! — всех трехсот восклицательных знаков не хватит, чтобы выразить восхищение, которое охватывало очевидцев, созерцавших «мамонта» Стородубских лесов.
