Впрочем, меня эта новость не сильно всколыхнула. В каком-то смысле у меня родительский день продолжается с самого приезда в этот лагерь. А теперь вот к маме добавился еще и отец. Вот он не особенно изменился, практически таким я его всю жизнь и знал — немного нелепым и добродушным. Он не похудел и не растолстел, разве что очки к преклонному возрасту сменил на более элегантные. А вот от клетчатых рубашек так и не отучился. Вчера вечером он немного пообщался с отрядом, и вроде даже ребятам понравился. Учителем он не был, его отправили от профкома завода за какие-то плюсы в профсоюзную карму и бонусы для вступления в партию. В детали он не вдавался, но стало понятно, в чем дело. Если мама в принципе скрывала свое прошлое, обрывая все разговоры о ее юности, то отец о своей жизни рассказывал довольно много. Он закончил политех и работал инженером. Сначала в Новокиневске, а потом в Нижнем Новгороде. Если эта смена в лагере была его единственным педагогическим опытом, то, в общем-то, неудивительно, что он об этом промолчал.
С ним оказалось и сложнее, и проще, чем с мамой. Проще, потому что не было эффекта «зловещей долины», как с мамой. Голос ее — остальное чужое. Отец же каким был, таким остался, но тем больше опасность, что я по привычке назову его папой. Повел он себя... ну, скажем так, предсказуемо. В нашем отряде парни делились на две категории. В первой были те, кто уже вырос. Они уже вытянулись, приобрели еще довольно нестойкий, но уже вполне мужской, а не мальчишеский голос, лицо приобрело явно мужественные черты. К этой категории относился и я сам тоже. А вторая пока еще осталась мальчишками. Первые дружили с первыми, вторые — со вторыми. Причем разделение это не было каким-то враждебным, никаких конфликтов или конфронтаций конкретно на этой почве не возникало. Просто такое вот разделение, как будто бы даже естественное. Среди девчонок подобного уже не было, они все к четырнадцати годам уже оформились в девушек.
Единственным исключением из общего правила был Марчуков, который на вид был пацан пацаном, но мозгами уже слегка перерос свое мальчишеское тело.
Мой отец сторонился парней из первой категории, и больше тяготел ко второй. За завтраком сидел в окружении этих самых «детей» и рассказывал им что-то про авиамоделирование. А те, развесив уши, слушали, иногда даже не донося до рта ложки с рисовой кашей. Да, про модели самолетов я еще с детства помню его ссоры с мамой. Самолеты висели под потолком в зале, а мама ругалась, что они только собирают пыль. А однажды они просто исчезли. Еще до школы дело было. И после никто не вспоминал про отцовское увлечение.
После завтрака стала понятно, что второй отряд по большей части только делал вид, что ему все равно на визит родителей. Просто нужно было держать марку, мол, никто из нас не мамина конфетка и не ожидает с нетерпением своих родственников. По одному, по двое потянулись к воротам, лишь номинально сделав вид, что как-то понаводили порядок вокруг корпуса.
В конце концов не захваченными всеобщей родительской лихорадкой оказались только трое — я, Мамонов и Цицерона.
— А ты что к воротам не идешь? — спросил я у Мамонова. — Думаешь, никто не приедет?
— Ах, если бы, — криво ухмыльнулся Мамонов. — Маме же не докажешь, что незачем таскаться в такую даль...
— Ага, — Чичерина вздохнула. — Лучше бы уж не приезжали.
— Так может тоже пойдем? — спросил я. — Опасность надо встречать лицом к лицу, и все такое.
У ворот и внешнего края забора царил хаос и суета. Кто-то из детей-счастливчиков уже воссоединился со своими родителями, и они всей семьей устроили пикник прямо на траве за воротами. За кем-то даже на машинах приехали — перед воротами стояла парочка запыленных жигуленков и явно много всего повидавший москвич. Но в целом картина снова была похожа на калейдоскоп, как в самый первый день на Привокзальной площади.
— О, а вот и за Верхолазовым приехали, — Мамонов мотнул подбородком в сторону вывернувшей из-за деревьев блестящей черной волги. Ее глянцевые борта кое-где были покрыты пылью проселка, но по сравнению с остальными представленными здесь транспортными... гм... средствами, она смотрелась как белоснежная яхта на фоне ржавых баркасов.
Верхолазов беспрепятственно прошел через вертушку, хотя строгие дежурные на воротах обычно придирались, если за питомцем лагеря не подходили сами родители. В общем-то родителей даже запускали внутрь, только в отряд было нельзя. Но большинство детей почему-то стремились выйти за ворота, чтобы сидеть на покрывалах и поглощать принесенные вкусности.
Почти все вожатые тоже были здесь, но большая их часть скучковалась вокруг длинного деревянного стола под навесом.
Елена Евгеньевна о чем-то разговаривала с женщиной монголоидной внешности, в ситцевом платье в цветочек и в платке. В руках — пластмассовое ведерко, повязанное сверху платком. Похоже, она пыталась всучить вожатой что-то с дачи, а вожатая протестовала, видимо, правилами такое было запрещено. Невдалеке топтался хмурый Мусатов. Видимо, это была его мама.
— Помидоры что ли опять привезла? — спросила Цицерона.
