Пионер, 1954 № 12 - [4]

Голос его бубнил в разрушенном доте, как в погребе. Снаружи всё больше темнело. Густая тень легла на стену, около которой он сидел.

Бернар переборол себя и выдавил из пересохшего горла:

- Но вы, месье, вероятно, знали, как немцы поступают… как они убивают, поджигают, истязают… Весь мир знал об этом…

Шмидт приподнял голову. Белки его глаз блеснули.

- Скажи мне, мой мальчик, ты ведь, должно быть, знаешь, как держат себя французские солдаты в Индо-Китае? Знаешь, что они убивают, поджигают, истязают… Весь мир знает об этом…

Бернар подскочил и закричал с возмущением:

- Я в это не верю! Это коммунистическая пропаганда!

Шмидт с грустью кивнул головой:

- Ага, значит, знаешь, но не веришь. Так вот послушай же, мой мальчик. Я также знал, но не верил. Тяжело поверить, что свои могут поступать, как дикие звери.

Бернар снова почувствовал на щеках тепло. Незнакомец больше не был ему страшен. Он с холодной отвагой бросил ему прямо в лицо:

- Да, месье, но так поступали немцы, а не французы. Наши солдаты в Индо-Китае превыше всего ставят честь мундира.

Шмидт снова кивнул головой. Некоторое время он вглядывался в разгорячённое лицо мальчика, наконец серьёзно сказал:

- Я знаю об этом значительно больше, чем ты, мой мальчик. Я возвратился оттуда.

Гастон, который, казалось, не принимал участия в разговоре, внезапно очнулся. Рот его открылся, будто он хотел что-то спросить.

- Я возвратился из Индо-Китая, - произнёс Шмидт, отделяя слово от слова, будто ему было важно, чтобы в этом не оставалось ни малейшего сомнения. - Я был там в Легионе…

Мальчики были потрясены. Бернар снова заговорил, хотя чувствовал, что слова с трудом проникают сквозь комок, стиснувший его горло.

- Вы дезертировали из Легиона?

Шмидт не шевельнулся на своей подстилке. Стало так темно, что его едва было видно.

- За это меня и разыскивают, - буркнул он. - Хотя я, собственно, не дезертировал. Нет… Может быть, я в конце концов это и сделал бы, но тогда я не успел.

- Если вы не дезертировали, так чего же вы боитесь? - отозвался Гастон.

Шмидт с минуту молчал. Наконец он начал хрустеть пальцами. Слышно было, как один за другим щёлкают растягиваемые им суставы.

- Это долгая история, - проговорил он с неохотой. - Чтобы рассказать её, нужно начать всё с начала. - Он потёр ладонью лоб, собираясь с мыслями. - Помните, я уже говорил вам, что меня взяли в армию под конец войны. Кажется, я говорил также… Я сидел здесь, в этом доте…

Он обвёл глазами углы, полные мрака. Раскаты грома пронеслись над бетонными сводами и гудели в пустых ходах сообщения.

- Я сидел здесь полтора года, ожидая вторжения, но, когда оно наконец наступило, я повоевал не много. Эти доты оказались никуда не годными. Нас обошли с тыла, понимаете? Ну, а потом плен… - Он безнадёжно махнул рукой. - Плен есть плен. Невесёлая история. Целых четыре года… Знаете, у меня был такой клубок зелёных военных ниток… Каждый день я делал на нитке один узелок… И спрашивал себя, что раньше кончится: моя неволя или клубок? Когда он стал кончаться, я начал делать узелки с каждым разом все ближе друг к другу… Я внушал себе, что неволя кончится вместе с клубком. Я был глуп, как сапог.

Слабый отблеск молнии осветил внутренность дота. На стене мелькнула и пропала бледная тень Шмидта. Воздух содрогнулся от раската грома, раздавшегося высоко в небе. Сквозь плоскую расщелину амбразуры с шелестом посыпался песок.

Шмидт продолжал:

- Наконец наступил день, когда я завязал последний узелок. Ничего нельзя было поделать: клубок всё же кончился. Я был так уверен в своём предчувствии, что в этот день едва не предпринял побега. Но куда было бежать? Лагерь находился на Корсике. Вокруг - море… И вот, когда мы вечером возвращались с работы (мы ремонтировали там пути), я встретил в лагере знакомого унтер-офицера, которого не видел с тех пор, как мы вместе попали в плен. Лицо его выражало довольство, он грыз яблоко. Мы разговорились. Я рассказал ему обо всём. И об этом клубке ниток тоже. Он посмеялся над этим и сказал, что я не худо рассчитал, ибо если я буду разумным, то моя неволя может сегодня же кончиться. Я начал умолять его, чтобы он объяснил, каким образом. Сначала он ничего не хотел говорить, но в конце концов отвёл меня в сторону и выложил всё начистоту. Я могу быть немедленно освобождён, если подпишу на пять лет контракт о вступлении в Иностранный легион. Половину денег выдадут на руки сразу же, половину - по прибытии в часть. Те, кто поумнее, давно уже это сделали и живут припеваючи вместо того, чтобы гнить за колючей проволокой. Мы, немцы, ведь отличные солдаты, и в Легионе нас носят на руках. Уверяю вас, он задурил мне голову весьма основательно. А потом заявил, что если я не согласен, то он сразу же даст мне новый клубок ниток, чтобы я мог снова завязывать узелки. Я окончательно отупел и согласился…

Стало так темно, что мальчики уже совсем не видели Шмидта и только слышали его голос, доносившийся из мрака. Он звучал отчётливо и взволнованно. Шмидт замолчал, как бы заново переживая далёкие события.

- Уверяю вас, - продолжал он свой рассказ, - я был глуп, как сапог. Лишь позднее у меня в мозгах наступило просветление. В Оране, где формировался батальон, я встретил много немцев, завербованных, как и я, в лагерях военнопленных. Сначала я даже не жалел, что ввязался в это дело. Я был снова в армии, у меня были новые товарищи. Ну и на другом конце света побывать было интересно. Это каждому интересно, не так ли? Я даже не был зол на того знакомого унтер-офицера, который заработал на мне, как на проданном баране, тридцать марок. Когда мы начали рассказывать друг другу, кто и как попал в Легион, выяснилось, что каждого из нас завербовал какой-нибудь пленный, ставший французским агентом. Ну, поехали мы пароходом в Индо-Китай. Сначала было не так уж плохо. Однако, когда мы приехали, вскоре многим расхотелось там оставаться.