Пионер, 1954 № 09 - [7]

Издали Гринька напоминал сахарное изваяние: он весь был белый. На голове его высилась горностаевая шапка, похожая по очертаниям на опрокинутое белое и узкое ведёрке. Кафтан со стоячим воротом тоже был из белого бархата.

И за креслом Андрея Ярославича тоже стоял свой мальчик-меченоша. Но разве сравнить его с Гринькой!

Для Настасьина всё было внове, всё его поражало: и яркое убранство палат, и настольная богатая утварь, и шёлковые, унизанные золотом и драгоценными каменьями одеяния князей и княгинь, бояр и боярынь. Свет многочисленных Свешников - бронзовых и серебряных - был ослепителен.

Изображения людей и зверей, писанные прямо на стене, зеркальный камень, резная мамонтовая кость, различные цветные выкладки дивно украшали пиршественную палату.

Однако своды и стены обширной палаты были невысоки. Александр, тот при его огромном росте мог бы легко достать рукою до расписного потолка. Невелики были и окна палаты со свинцовыми перегородчатыми рамами, похожими на соты.

Столы огромного чертога были расставлены в виде буквы «П». Во главе стола сидел сам князь-жених на открытом, без балдахина престоле из чёрного дерева, с прокладкою из золотых пластин и моржёвых клыков.

Рядом с женихом, слева, на таком же престоле, только поменьше, сидела молодая княгиня Дубравка.

Самое почётное место - рядом с женихом - занимал Невский.

До сотни достигало количество яств, подаваемых на пиру. Необозрим и неисчерпаем был питейный княжеский поставец…

Обеду положили начало закусками: икрой, стерлядью, осетрами. Затем поданы были горячие щи. А дальше пошли жаркие: и говядина, и баранина, и гусь, и индейки, и тетерев, и рябчик. Подавали и жареных лебедей. Исполинские птицы испечены были так, что как бы неповреждённой оставалась вся белизна и красота оперения. По двое слуг несли каждую птицу на золочёном поддоне…

…Пир шёл заполночь. Уж стали подавать груши, виноград и всевозможные усладеньки и заедки: груды пряников, винных ягод, изюму, коринки, фиников, лущёных грецких орехов, миндальных ядер и, наконец, арбузные и дынные полосы, сваренные в меду.

На хорах почти непрерывно гремела музыка, пели на разные голоса серебряные и медные трубы, свиристели малые, одним человеком надуваемые через мехи серебряные органы, бряцали арфисты и гусляры.

Словом, всё шло, как издревле полагалось на княжеских свадьбах.

Вдруг от внешнего входа, из сеней, послышались глухие голоса большой ссоры, шум борьбы, топот и, наконец, жалобный вскрик. Затем, покрывая шум, донёсся гортанный, с провизгом, голос, кричавший что-то на чужом языке.

Бороды бояр так и позастывали над столами.

Невский вслушался. Затем глянул на брата и в гневном недоумении развёл руками.

- Татарин кричит! - проговорил он.

Гриньке было с его места видно, как выпрямилась и застыла княгиня Дубравка. У неё даже губы стали белыми, как мел…

В свадебные чертоги стремительно ворвался в сопровождении вооружённой охраны молодой татарский вельможа. Он вошёл быстро и властно, как в свою собственную кибитку. В наступившей внезапно тишине слышен был свистящий шелест его цветного шёлкового халата. Татарин был высокого роста, с надменным смуглым лицом, на котором справа белел рубец от вражеской сабли. Высокомерно и с вызовом остановился он прямо перед главным столом, перед князем Андреем и Дубравкой.

- Здравствуй! - по-татарски произнёс он, с озорной наглостью обращаясь к Андрею Ярославичу.

Меховые уши треухой шапки татарина были полуспущены и торчали в стороны, слегка покачиваясь, словно чёрные крылья летучей мыши.

Александр и Андрей - оба сразу же узнали его: это был татарский царевич Чаган, богатырь и военачальник, прославленный в битвах, но злейший враг русских, так же как дядя его хан Берке.

«Ну, видно, не с добром послан!» - подумалось Невскому. И, ничем не обнаруживая своей суровой насторожённости, Александр приготовился ко всему.

Всеобщее молчание было первым ответом татарину.

Гринька Настасьин кипел гневом. «Вот погоди! - в мыслях грозился он Чагану. - Как сейчас подымется Александр Ярославич да как полыснёт тебя мечом, - так и раскроит до седла!»

Правда, никакого седла не было, Гринька знал это, но так уж всегда говорилось в народе про Александра Ярославича: «Бил без промаха до седла!» «А может быть, он мне велит, Александр Ярославич, обнажить меч? Ну, тогда держись, татарская морда!…» - подумал Гринька и стиснул длинную рукоять своего серебряного топорика, готовясь ринуться на Чагана.

А тот, немного подождав ответа, продолжал с ещё более наглым видом:

- Кто я, о том вы знаете. У нас, у татар, так повелено законом Ясы: когда проезжаешь мимо и видишь, едят, то и ты слезай с коня и, не спрашивая, садись и ешь. И да будет тому худо, кто вздумает прогнать тебя от котла!

И тут вдруг, к изумлению и обиде Настасьина, не Александр Ярославич выступил с гневной отповедью татарину, а Андрей. Он порывисто встал со своего трона и с налитыми кровью глазами, задыхаясь от гнева, крикнул Чагану:

- А у нас… у народа русского… с тех пор, как вы, поганые, стали на нашей земле, такое слово живёт: «Незваный гость хуже татарина!…»

Рука Андрея сжалась в кулак. Ещё мгновение, и князь ринулся бы на Чагана. Тот видел это. Этого ему и нужно было, за этим татарский хан и ворвался так нагло! Его тайный расчёт был очень прост: если русские оскорбят его в ответ на наглое вторжение, то в его лице они подвергнут оскорблению и самого Батыя и даже великого хана Менгу, который там, в Монголии; русские прекрасно знают, что Чаган - родич не только Батыя и Берке, но и самого великого хана. И если оскорбят его, Чагана, он будет прав перед глазами Батыя, когда прикажет своим телохранителям пролить кровь русских. Тогда ему всё позволено. Он поступит с ними так, как при взятии мятежного города. Тогда и эту юную и прекрасную княгиню он прикажет пленницей, рабыней доставить в свою кибитку!…