Пионер, 1954 № 06 - [9]

Звенели рюмки и стаканы, люди говорили друг другу добрые, хорошие слова, от которых всем становилось тепло и радостно… И богато убранная ёлка празднично и торжественно сияла своими огнями.

Зина выбрала минутку, вошла в спальню и, подойдя к портрету матери, который она повесила над постелью Изюмки, прошептала:

- С Новым годом, мамочка! Видишь, мама? Вот и у нас не хуже, чем у людей. Видишь, мамочка? Ты за нас не бойся.

ТАМАРА ТОЖЕ ВСТРЕЧАЕТ НОВЫЙ ГОД

Тамара видела, как девочки, окружив Зину и Елену Петровну, отправились покупать ёлку. Минуты две она глядела им вслед блестящими глазами: может, побежать, догнать и пойти вместе с ними? Она уже сделала несколько шагов и остановилась. А зачем? Разве они звали её?

«Звали! Вот ещё! Агатову тоже не звали, а она взяла да и пошла. Может, и мне?»

Тамара выбежала за калитку и опять остановилась.

«Даже и не оглядываются. А что я им буду навязываться? Не буду. Стрешнева тоже хороша! То друзья на всю жизнь, а то!… А может, догнать всё-таки?»

Но девочки и Елена Петровна уже скрылись за углом, и Тамара повернула домой. Ещё в прихожей Тамара услышала, что дома у них неурядица. Из столовой доносились раздражённые голоса.

- А я нахожу, что это возмутительно! - говорила Антонина Андроновна. - Я берегу девочку, чтобы никакой работы, никакой заботы, не позволяю ей носового платка выстирать! Да, да, и незачем ей это делать, у нас есть Ирина, мы ей за это деньги платим!… А тебе непременно нужно, чтобы Тамара шла к каким-то Стрешневым что-то мыть, что-то убирать!

- Ничего позорного не вижу, - холодно отвечал отец. - Моя мать сама мыла полы, обшивала и обстирывала всех своих детей, а у неё было пятеро. И ничего не внушала людям, кроме уважения.

- Что ты всё говоришь мне о своей матери? Вот ещё! У твоей матери отец не был главным инженером! Какое сравнение!

- Ох, не кричи так!

Отец резко отодвинул тарелку, и что-то со звоном полетело на пол.

- Как это, не кричи? - повысила голос Антонина Андроновна. - Я и так всё одна. Весь дом на моих плечах, а ты даже и посоветовать ничего не хочешь!

- Я тебе уже сказал, что девчонка могла бы пойти и помочь подруге в такой день, как сегодня. Ведь там матери нет! Доходит это до тебя или не доходит? А ты боишься, как бы она ручки не запачкала!…

- Если твоя мамаша мыла полы, то, значит, не надо создавать нашей дочери хорошую жизнь?

- Ах, создавай, создавай, пожалуйста! Делай из неё парикмахерскую куклу без души и сердца!… Такую же, как ты сама!

- Ну вот, ну вот! - Антонина Андроновна заплакала. - Если я люблю культуру… если ты сам отсталый… грубый…

Отец стремительно вышел из столовой и захлопнул за собой дверь кабинета.

Тамара неподвижно стояла у вешалки, наполовину расстегнув шубку. Праздничное настроение - ёлка, подарки, Новый год - сразу исчезло. Она медленно разделась и подошла к большому зеркалу. Парикмахерская кукла… Почему парикмахерская кукла? Она уже не носит клетчатого банта на голове, а форменное платье у неё такое же, как у всех девочек, - только получше сшито… Почему же парикмахерская кукла? Может, потому, что её рыжеватые кудри копной стоят на голове? Но ведь она их приглаживает и примачивает, когда идёт в школу - ей уже не раз доставалось за эти завитки от учительницы. Так почему же она парикмахерская кукла?

И вдруг она догадалась:

«…без души и сердца!»

А, значит, вот почему? Но разве отец знает, почему Тамара не пошла к Зине сегодня? Разве он знает, как Зина ответила ей однажды: «Ты ко мне? А меня нет дома»?

Горькие, противоречивые чувства кипели в сердце Тамары. Каждый раз, когда отец и мать ссорились, Тамаре казалось, что в квартиру входила тоска, наполняла все комнаты, придавая каждой вещи мрачное выражение. Так и сегодня: всё сделалось скучным и тёмным. Даже огромная новогодняя ёлка, протянувшая во все стороны тяжёлые от игрушек лапы, словно скучала и томилась в углу её спальни.

Как быть Тамаре? На чью сторону стать, за кого заступаться? А ссорятся они чаще всего именно из-за неё. Как-то отец послал Тамару за хлебом - Ирина была в отпуску, - но мать не пустила её и пошла за хлебом сама. Отец тогда так рассердился, что уехал без обеда. Так же рассердился он из-за дорогого шёлкового платья, которое мать сделала ей к Первому мая. Он сказал, что девчонкам, которые ещё не знают, как зарабатывать на хлеб, незачем носить дорогие шелка… Ну, мать, конечно, тоже не молчала, она так кричала на отца, что он сразу убежал из дома. Они кричали и бранились, не выбирая выражений, а Тамара так и не знала, кто же из них прав. И как ей жить на свете: так, как велит мама, или как живёт отец? Её избалованным рукам нравилось безделье, шёлковые платья ей тоже нравились… Но Тамара уже начинала понимать, что отец презирает мать за её праздную жизнь, за её самомнение, за её эгоизм, за то, что от неё на земле «ни пользы, ни радости людям». Ведь она не раз слышала всё это, при ней не стеснялись высказываться. Раньше, когда Тамара была поменьше, всё было просто: мать балует её, значит, мать и права. А на отца вообще нечего обращать внимания: он отсталый, некультурный, и считаться с ним не стоит. Даже Ирина - и та с ним не считается!