Пионер, 1954 № 03 - [8]
С тех пор как мама болеет, я больше помогаю ей. И учиться стараюсь как можно лучше, а то мама очень огорчилась бы. Когда я выучусь, я стану художником и нарисую большой портрет моей мамы.
Павел Медведь,
село Шпытьки, Киевской области,
средняя школа, 6-й класс «Б».
Когда мне было три года, умерла моя мама. Я не помню её, и я часто вспоминаю, как в первый раз увидела свою вторую маму… Мы шли умываться на ночь. Когда мы проходили мимо комнаты мальчиков, оттуда вышла маленькая женщина с немного растрёпанными волосами. Она поправила полотенце, которое сползло у меня с плеча и волочилось по полу, и так, держа руку на моём плече, дошла с нами до умывальной. «Кто это?» - спросила я. И одна из старших девочек сказала: «Наверное, комиссия». Я знала, что всякого взрослого человека называют по имени и отчеству, и подумала: «Комиссия, а как же дальше?» Я приняла слово «комиссия» за имя этой женщины.
На следующий день мы узнали, что незнакомая женщина - наша новая воспитательница Нина Александровна Заневская.
С тех пор прошло много лет, но удивительно: до сих пор суховатое слово «комиссия» связано для меня с чем-то очень милым и тёплым…
Сейчас я уже взрослая. Мне девятнадцать лет. Я сама теперь воспитательница. Мы с Ниной Александровной вместе обсуждаем на педагогических советах разные дела. Дело в том, что я работаю в том самом детском доме, в котором выросла. Глядя на своих воспитанников, я вспоминаю собственное детство. Разные картины встают предо мной, и всегда в них присутствует Нина Александровна.
Летишь, бывало, из школы и представляешь, какое лицо будет у Нины Александровны, когда увидит она твою пятерку. Или еле бредёшь, когда в дневнике плохая отметка, и с тоской думаешь, как покажешь её Нине Александровне. И знаешь, ругать она не будет, только посмотрит на тебя и скажет: «Ну что ж, спасибо». Это её «спасибо» было для нас горше всего.
…Вот я больна. У меня сильно болит бок, кажется, начинается плеврит. Я лежу в постели и слышу, что делается вокруг. По коридору тащат что-то тяжёлое, наверно, декорации: сегодня в детском доме вечер. В зале кто-то играет на пианино, слышен топот - там уже танцуют. И мне так жалко себя: все про меня забыли, никому до меня нет дела, а я такая больная и слабая, мне даже дышать больно! Я слышу, как отворяется дверь. Это Нина Александровна. Я зажмуриваюсь. Всё равно она сейчас уйдёт, станет она тут сидеть, мало ли у неё других дел. Вот если бы у меня была мама… Нина Александровна трогает мой лоб, подвигает стул, садится. Всё равно уйдёт, растравляю я себя. Тихонько скрипит дверь. Ну вот, это за ней! «Пусть начинают без меня», - шёпотом говорит кому-то Нина Александровна. Ну, не сейчас, так позже, упрямо думаю я, не будет же она сидеть тут всю ночь… Ночь длинная, тяжёлая, душная. Я засыпаю, просыпаюсь в ужасе: она ушла? Но в полумраке я вижу Нину Александровну, она суёт мне под одеяло что-то тёплое. Грелка, догадываюсь я, и снова засыпаю. К утру мне становится легче. Нина Александровна всё ещё сидит у моей постели.
…Лето. Лагерь. Наш отряд собирается в трёхдневный поход. «Только смотрите, - говорит Нина Александровна, - что бы там с нами ни приключилось, - не хныкать. А случиться может всякое. Тигров и леопардов, правда, не обещаю, но вот дождь - вещь вполне реальная». «Подумаешь, дождь, - говорим мы, - пусть!» «Он может зарядить на все три дня». «Пусть!» «Но дождь ещё не всё, может быть и гроза с громом, молнией, с отчаянным ливнем». «Пусть!!!» - кричим мы. Мы жаждем грозы, ливня, самума, смерча, шторма, мы хотим доказать Нине Александровне, что нам всё нипочём.
И вот она в белой панаме, в простых мальчишечьих ботинках, с рюкзаком за плечами шагает с отрядом. Она останавливает нас у лесного озера, и мы слушаем рассказ об обитателях воды. Мы смотрим в ночное небо, и Нина Александровна рассказывает нам о планетах и звёздах. Мы останавливаемся у памятника воинам-героям, и наша воспитательница рисует перед нами картину боёв, которые происходили тут, боёв за нашу жизнь, за наше счастье… И мне кажется, нет такого камня, такой травинки, такого исторического события, которые были бы незнакомы нашей Нине Александровне.
По правде сказать, я и сейчас продолжаю так думать. Недавно я как-то сказала об этом Нине Александровне. «Ох, Зина, - ответила она мне, - как можно так заблуждаться! Я знаю очень мало по сравнению с тем, что я должна знать, чтобы быть настоящей воспитательницей. Может быть, меня извиняет только то, что я стараюсь узнавать».
Я окончила седьмой класс, поступила в педагогическое училище и осталась жить в детдоме. Придёшь, бывало, с занятий и ищешь по всему дому Нину Александровну. Она в классной комнате занимается с ребятами. Обернётся сердито: что ещё там такое? Поднимешь руку с растопыренными пальцами: пятёрка, мол. Она вся просияет. А вечером обязательно разыщет тебя, расспросит обо всём и сунет в руку конфету или яблоко.
«Ну ладно, ладно, знаю, что ты уже взрослая, студентка, а всё-таки съешь…»
У Нины Александровны сейчас новые воспитанники: тридцать мальчиков и девочек, которых она учит быть честными, добрыми, трудолюбивыми, как учила когда-то нас. Если бы собрать всех воспитанников Нины Александровны, то, пожалуй, тесным оказался бы наш просторный детский дом.
