Пионер, 1951 № 03 - [12]
В последнее время, когда казалось, что ветер, и тот на своих крыльях приносит вести о решающих событиях на Севере, когда неуловимый Шао Янь с Ли Енем и Сю Ли наклеивали листовки и сводки даже на стены ченовской усадьбы, люди каждый вечер собирались в лесу на склоне холма и их становилось всё больше и больше.
Вступили в отряд батраки Чена, братья Чжао И-шу и Чжао Та-шу. Вступил в отряд молодой рабочий Лю и ещё много хороших и надёжных людей.
Син-старший не поднимал над Лицзяном флаг - «Здесь набирают войско». Люди сами шли к нему…
Побывав в Ханьпу, Син-старший вечером возвратился в Лицзян, задворками он добрался до жилища бабушки Гуан. Через заклеенное бумагой оконце пробивался слабый свет коптилки. Син-старший перелез через забор и остановился у дверей. Из фанзы слышен 5ыл голос бабушки Гуан.
Син-старший тихо приподнял лёгкую старенькую занавеску и вошёл.
В фанзе было полутемно, мигала коптилка. На кане, прижавшись друг к другу, сидели дети. Бабушка Гуан поднялась навстречу гостю. В платье с большой заплаткой на плечах, с узелком седых волос, закрученных на затылке, она напоминала ему мать. Шао Янь и Сю Ли радостно бросились к Сину-старшему, и он почувствовал себя дома, среди родных.
- Шао Янь, - сказал Син-старший, снимав ватник, - ты не забыл, что завтра нужно идти в Чо на базар?
Мальчик кивнул головой:
- Не забыл… Пойду… - Он помолчал и спросил тише: - К Го Син-сю зайти?
- Да, - ответил Син-старший,- зайди. Поздоровайся, как всегда… Возьми, если он захочет что-нибудь передать мне.
Сю Ли и Ень ушли. Бабушка Гуан приготовила Сину-старшему поесть, вытерла руки и снова села за свою работу.
- Бывают же на свете такие добрые людц как этот ваш купец, - сказала она. - И рису вам передал и пшена нет-нет да пришлёт…
- Мы с ним, бабушка, выросли на одной реке, - пояснил Син-старший.
- Верно, верно, вы ведь рассказывали, как спасли ему жизнь, но купцы - народ скупой, а у вашего хорошее, мягкое сердце…
- На той неделе в Ханьпу соберутся все, - обращаясь к Шао Яню, тихенько сказал Син-старший.
- Что? - переспросила бабушка Гуан.
- Ничего, это я так, бабушка…
Некоторое время бабушка Гуан и Син-старший смотрели друг другу в глаза. Взгляд у Сина-старшего был спокойный и утомлённый, бабушкины глаза глядели с укором.
- Я всё вижу, Син-старший, - проговорила Гуан, - всё вижу… Но не всё понимаю… Слушай-ка, Шао Янь, и вы тоже, Син-старший, я хотела показать вам…
Бабушка Гуан подошла к полочке, осторожно достала завёрнутый в тряпочку листок бумаги. Она расправила его на своей шершавой ладони и подала Сину-старшему.
- Скажите мне, что это такое? - спросила бабушка Гуан шёпотом.
Шао Янь подошёл ближе к лампочке. Перед ним была листовка с карикатурой на Чан Кай-ши.
Син-старший прищурил глаза, всматриваясь в карикатуру, как будто видел листовку впервые в жизни. Шао Янь посмотрел на него и озабоченно покачал головой.
- Зачем это вы, бабушка, сорвали? Если староста узнает… - сказал Син-старший.
- Зачем я сорвала листочек? Я знать хочу, всё знать хочу!… У меня сын и внуки воюют. Скажи мне, Син-старший, всё скажи, - настойчиво потребовала бабушка Гуан.
Голос бабушки Гуан дрожал от волнения. Син-старший на мгновение задумался. Так поступила бы и его мать.
Как рассказать ей, старенькой матери, великую правду? Как говорить с теми, которые соберутся в Ханьпу на собрание?
Син-старший вспомнил слова Мао Цзе-дуна. Мао сказал ему на прощанье: «Помните, Син-старший, всё, что вы будете говорить людям, старайтесь говорить как можно проще и яснее. Помните о том, что каждое слово должно быть широко распахнутыми воротами d мысль, а не высокой каменной стеной, через которую простому человеку трудно перелезть!»
Оставив фанзу бабушки Гуан, Цзун-Цзунгу быстро перебежала улицу и оглянулась. Вокруг никого не было, оконце фанзы бабушки Гуан светилось сквозь тонкую бумагу. За Цзун-Цзунгу никто не шёл. Никто не заметил её побега. Девочка прислушалась. Вокруг было тихо, тихо.
Высоко в небе мерцали звёзды. С полей тянуло прохладой, запахом влажной земли, нагретой за день щедрым южным солнцем.
Село спало. Девочка, держась поближе к заборам, дошла до последней фанзы, снова остановилась и, пригнувшись, чтобы быть совсем незаметной, перебежала на дорожку, Кто и когда научил её такой осторожности, такой осмотрительности?
Почувствовав под ногами чуть тёплые камни дорожки, Цзун-Цзунгу побежала что было сил. Дальше, дальше от Лицзяна!
Девочка не думала о том, что будет, если она не успеет до рассвета возвратиться в Лицзян; ей хотелось только одного: добежать до матери, до отца, рассказать им о первом дне жизни у чужих людей, рассказать, как обидел её надсмотрщик. Рассечённая страшной плёткой щека болела, и боль эта наполняла глаза девочки слезами жгучей обиды. Долго бежала Цзун-Цзунгу, а потом, когда закололо в боку, пошла потихоньку, держась за бок рукой. Изредка она останавливалась, чтобы нагнуться к рисовому полю, зачерпнуть горсточку мутной, рыжей воды и вытереть мокрыми ладонями вспотевшее лицо…
Когда ей показалось, что она уж далеко от Лицзяна, Цзун-Цзунгу села отдохнуть на край каменной дорожки, опустив ноги в воду рисового поля. Шелестел гаоляновыми листьями ветерок, слышался голос какой-то ночной птички, булькала вода. «А что если в Лицзяне уже заметили, что меня нет?» - подумала вдруг Цзун-Цзунгу. Она представила себе разъярённого надсмотрщика и торопливо пошла дальше.
