Пионер, 1949 № 07 - [3]
Я вдруг сама забеспокоилась, такой у неё был взволнованный вид.
«Да был ли Коля сегодня на линейке?» - вдруг мелькнула мысль.
- Пойдёмте, - сказала я, - сейчас позовём вашего сына.
Мы пошли по аллее. А я между тем всё вспоминала: был Коля на линейке или нет? Всех ребят я ясно помнила, словно шеренгу обходила, а Колю вспомнить не могла.
Ребята узнали о приезде колиной мамы. Из леса донеслись крики:
- Коля Чепраков! Иди! Мама приехала!
- Идёт! - громко возвестили ребята появление Коли.
Мать кинулась к мальчику, стала целовать его лоб, глаза.
- Три недели! Три недели! - твердила она. - Почему ты не писал? Ни слова, ни строчки!… Я чуть не умерла от беспокойства.
Коля густо покраснел.
- У меня марок не было, - ответил он.
- А я-то, я-то что думала!… Наконец с работы отпросилась… Такие ужасы снились: и утонул и заболел. Ну, как ты тут, сынок? - спрашивала она, заглядывая в хмурые глаза сына.
- Пойдём в лес, мама, - сказал Коля: ему было неприятно, что ребята слышат этот разговор.
- Сколько же она километров прошла? - задумчиво спросил один мальчик, глядя вслед Коле и его маме. - Двенадцать? Нет, все пятнадцать, она ж не через лес шла, наверно, а, по дороге - там верных пятнадцать.
- «Нет марок»! Вот глупости! Да у почтальона полно марок - и по двадцать, и по тридцать копеек, и по рублю для авиапочты. Да что! У тех, кто хочет послать весточку домой, почта принимает и доплатные.
До самого вечера колина мама пробыла в лагере. Мы постарались хорошо принять её. Накормили обедом, уложили отдохнуть. Девочки принесли ей на дорогу корзиночку свежей земляники. У вас у всех было чувство какой-то неловкости перед этой усталой женщиной. Так бывает: сделает один человек что-нибудь дурное, а другим стыдно за него, словно они сами виноваты. Так и нам было стыдно за Колю и за те мучительные три недели, которые провела его мама… Мальчики из первого отряда даже бросили свой любимый футбол и вызвались проводить колину маму на станцию по короткой дороге. Коля идти не смог: он наколол ногу.
Когда мальчики вернулись, Коля тотчас подскочил к ним: мама обещала ему купить на станции конфет. Но вместо конфет мальчики подали ему аккуратно сложенный плоский пакетик.
- Что это? - удивился Коля.
- Марки, - невинно ответил Костя Павлов. - Твоя мама просила нас купить конфеты, но мы решили, что марки тебе нужнее. Ведь, правда? Теперь ты сможешь каждый день писать письма.
- Даже по два в день, - серьёзно подтвердил Алик Пирогов. - Потому что здесь тридцать марок, а нам осталось жить в лагере всего пятнадцать дней.
Я закусила губу, чтобы не засмеяться. А Коля с пакетиком растерянно побрёл в спальню.
Ночной случай
Около террасы девочки мыли перед сном ноги. Я проходила мимо и услышала спор:
- Трусиха! Да, ты трусиха!
- Неправда, я просто испугалась, когда там зашуршало…
- Я не испугалась, и никто не испугался. А ты испугалась. Ты вся белая была, все девочки скажут…
Наступило молчание. Должно быть, девочке нечем было оправдаться. Кто-то крепко закрутил кран, и вода перестала литься. По лестнице зашлёпали тапочки. Кто-то остановился на террасе.
- Пора спать, - сказала я, подходя к террасе. - А ты, девочка? Почему ты не идёшь в спальню?
Невидимая в темноте девочка легонько вздохнула,
- Иду, - сказала она и проскользнула в дверь.
Услышанный разговор взволновал меня: я понимала, что так просто он не окончится. Вряд ли девочка, которую обвинили сейчас в трусости, уснёт спокойно. И, возвращаясь после обхода, я снова подошла к террасе третьего отряда. Как я и думала, девочки не спали.
Из раскрытых дверей спальни доносился взволнованный шопот. Должно быть, там ещё переживали дневное происшествие. Я часто замечала, что случаи, даже самые мелкие, становятся необычайно значительными, если в них вдруг проявляется характер человека.
В данном случае звено сердилось на свою пионерку.
Вдруг до меня долетел беспокойный, звенящий голосок:
- Хотите, я сейчас, сию минуту, побегу к, реке? Встану и побегу! Ну, что вы тогда скажете? Я не боюсь.
- Оли лучше: там Помары летают. Ещё испугаешься, - прозвучал насмешливый ответ.
- Уже был отбой, - пробормотал чей-то сонный голос.
По кровать скрипнула, и я ясно услышала, как зашелестело платье: девочка одевалась.
«Да что за ерунда! - сердито подумала я. - Что я стою и слушаю? В одиннадцатом часу ночи, после отбоя, девочка побежит одна к реке! Глупости!»
Я было шагнула вперёд, чтобы запретить это безрассудное предприятие, но неожиданно остановилась. Я ясно представила себе, что не её, эту девочку, а меня кто-то назвал трусихой. Да разве я смогла бы это перенести, спокойно проглотить самую горькую из всех обид? Никогда! Так какое же право я имею остановить девочку сейчас, в тот момент, когда над ней висит жестокое оскорбление? Она так горячо, с таким отчаянием хочет стереть, смыть его с себя. Что она там сделала днём, я не знаю, да и знать не хочу. Если она действительно струсила, то тем важнее дать ей возможность проснуться завтра с хорошим ощущением выздоровевшего человека, с ощущением победы, с уважением, а. не с презрением к самой себе. И, знаете, бывают такие случаи, когда не стоит откладывать. Слишком легко порой укореняются у ребят мнения друг о друге. Как пристанет к человеку кличка, иной раз и несправедливая, так на долгое время и идёт за ним. А человек уже и сам начинает думать о себе так, как думают о нём другие.
