Пионер, 1939 № 10 - [6]
В 1651 году поляки нарушили зборовский договор и двинули войско в Подолию (тогдашнее Брацлавское воеводство). Навстречу панам выступил с трехтысячным отрядом Нечай.
Дорога проходила близ города Тульчина лесною поляной, так называемым Черным Лесом. Чтобы не встретиться с врагом в лесу, Нечай отошел к местечку Красному и расположился там со своим отрядом, ожидая подкреплений из соседних сел.
Наступила масленица. У Козаков началось веселье. Впрочем, они выставили передовую стражу под начальством сотника Шпаченко оберегать дорогу со стороны Ста-ниславова, где находился лагерь главных польских сил.
Поляки тихо вышли из лагеря, внезапно напали на отряд Шпаченко и перебили его. Вскоре затем в местечко Красное ворвались польские конные полки.
«Гей, Нечай! Убегай!» - так, по преданию, закричали козаки. Но он ответил: «Бежать? Что б Нечай бежал?… Как можно славу свою топтать ногами?!.»
И принялся он с козаками «сечь ляхов на капусту». А жители местечка помогали им. стреляя с заборов и крыш.
Уже поляки начали отступать. Но тут подоспели к ним новые отряды. Они зажгли местечко Красное сразу в нескольких местах.
Враг стремился захватить Нечая живым, но он был убит выстрелом из мушкета. Товарищи подхватили его тело и унесли в замок, где отчаянно отбивались еще три дня.
В песнях говорится, что поляки, сломив сопротивление и взяв замок, завладели трупом Нечая. Они изрубили его «в мелкий мак» и пустили по воде останки. Уцелела одна Нечаева голова.
И «разошлась, по всему свету вечейева слава…»
Замечателен конец в одной из песен. Отрубленная голова неукротимого козака продолжает жить; она грозит своим врагам, качается и говорит:
«…еще буду жить я;
Как я билась с ляхами,
Так и буду бить их».
РЫЦАРЬ РЕВОЛЮЦИИ
Ю. Герман
Рис. В. Константинова
ОТЕЦ
В этом маленьком кабинете, за ширмой, стояла кровать. Когда не было больше сил работать - раз в двое суток, - Дзержинский уходил за ширму, стягивал сапоги и ложился. Он спал три - четыре часа. Никто никогда не будил его: он вставал сам, умывался холодной водой и отворял дверь в комнату секретаря.
- Ну, - говорил он, - я проспал, кажется, целую неделю.
И садился работать.
Он читал показания врагов молодой советской власти, читал о том, как эти враги обманывали советское государство, читал о заговорах, о нападениях на коммунистов и думал, расхаживая по своему кабинету. Думая, он держал руки за ременным поясом и ходил быстро из угла в угол так же, как ходил когда-то в тюремной камере.
Потом он писал.
Глаза его поблескивали, он писал быстро, иногда зачеркивал, иногда вновь ходил по комнате, сунув ладони за кожаный ремень.
В любой час ночи секретарь собирал в его кабинете чекистов на совещание.
Приходили молодые рабочие-коммунисты, плохо и бедно одетые, кто в обмотках, кто в огромных, похожих на бутцы ботинках, кто в пиджаке, кто в ситцевой косоворотке.
Приходили бывшие солдаты в гимнастерках, выцветших под галицийским солнцем, в порыжевших разбитых сапогах.
Приходили седоусые старики-путиловцы, приходили железнодорожные машинисты, приходили черноморские и балтийские матросы - замечательные большевики, первые чекисты.
Начиналось совещание.
Сидя за своим столом, поглядывая то на одного, то на другого товарища, Дзержинский докладывал. Негромким и спокойным голосом, очень коротко, ясно и понятно он объяснял, как надобно раскрывать какую-либо контрреволюционную вражескую организацию.
И чекисты слушали его, затаив дыхание.
Объяснив и рассказав, Дзержинский спрашивал:
- Вопросы есть?
На все вопросы, даже на самые незначительные, он подробно отвечал. Потом весь план обсуждался чекистами. Дзержинский внимательно выслушивал все предложения.
- Это верно, - иногда говорил он, - вы правы.
Или:
- Это неверно, если мы пойдем на это, все дело может сорваться.
И объяснял, почему.
Иногда во время такой беседы вдруг звонил телефон. Дзержинский брал трубку.
- Да, - говорил он, - слушаю. Здравствуйте, Владимир Ильич!
В кабинете становилось так тихо, что было слышно, как дышат люди. Дзержинский говорил с Лениным. Его бледное лицо слегка розовело. А чекистам в такие минуты казалось, что Ленин говорил не только с Дзержинским, но через него и с ними всеми.
Нередко после конца совещания Дзержинский находил что-нибудь на своем столе: два куска сахару, завернутые в папиросную бумагу, или пакетик с табаком, или в бумаге ломоть серого хлеба.
Это оставляли чекисты своему начальнику.
В стране был голод, и Дзержинский недоедал так же, как все. Было стыдно просто принести ему два куска сахару: вдруг еще рассердится. И чекисты оставляли на столе. Но он не сердился.
Он разворачивал бумагу, в которой аку-ратно были завернуты два кусочка сахару, и необыкновенная, грустная улыбка появлялась на его лице. За глаза чекисты называли его отцом.
- У отца нынче совещание, - говорили они.
Или:
- Отец вызывает к себе. Или:
- Отец поехал в Кремль, к Владимиру Ильичу.
Иногда по ночам он ходил из комнаты в комнату в здании Чека.
В расстегнутой шинели, в старых сапогах, слегка покашливая, он входил в кабинет молодого следователя. Следователь вставал.
- Сидите, пожалуйста, - говорил Дзержинский и садился сам.
