Пион не выходит на связь - [119]

***

Учитель двигался в метрах ста позади Проценко. Он хорошо видел, как после встречи с Иваном, был задержан незнакомый ему мужчина. Он мгновенно понял, что за Проценко было установлено наружное наблюдение, и его задержание лишь дело времени. Учитель сразу же свернул за угол дома и чуть ли не бегом устремился к своему дому. Он быстро собрал небольшой чемодан, сунул в него комплект запасных документов, деньги и, взяв в руки канистру с керосином, стал заливать свою небольшую комнату.

«Быстрее, быстрее, – торопил он себя. – Пусть сунутся сюда, а меня здесь нет. Пусть поищут. Россия большая, и я всегда найду место, где можно укрыться до конца своих дней».

Он швырнул канистру под кровать и, взяв в руки чемодан, вышел в прихожую. Отодвинув в сторону крышку кадушки, он сунул в нее руку и достал пистолет. Положив его во внутренний карман своего старенького пальто, он снова опустил руку в кадушку. В этот раз он вынул оттуда детонатор с часовым механизмом, который он должен был пронести на территорию порохового завода. Он установил на нем время подрыва и сунул детонатор обратно в кадушку, где лежала взрывчатка. Эти три часа до взрыва позволяли ему вполне спокойно покинуть территорию города и раствориться на необъятных просторах нашей родины.

Учитель отошел от дома метров на сто и обернулся. Он посмотрел на дом, в котором прожил около двадцати лет, и у него от боли защемило сердце. Многие вещи в доме были сделаны его руками, и были ему дороги и памятны. Скупая мужская слеза скатилась по его обветренной щеке, и со стороны было трудно понять: плакал ли он, или эту слезу выбил из его глаз холодный ноябрьский ветер. Он перекрестился и направился вдоль улицы в сторону полустанка «Адмиралтейская Слобода».

Пригородный поезд до Зеленого Дола подошел вовремя. Учитель с трудом поднялся по крутой лестнице в вагон и прошел внутрь. В вагоне было накурено, люди сидели, кто, где мог: кто – на сиденьях, кто – на мешках и баулах.

– Доченька, не подвинешься немного? – обратился он к миловидной девушке, одетой в военную форму.

– Садитесь, дедушка, – произнесла она и, взяв в руки свой вещевой мешок, освободила ему место.

– На фронт? – поинтересовался он у нее.

– Пока нет. Вот окончила курсы радистов, и начальник школы разрешил мне на три дня съездить домой. Никогда не думала, что это такое счастье – снова оказаться дома.

– Да, дочка, лучше своего дома ничего нет. Это правда. Я вот тоже под старость лет потерял все: дом, семью… Одно слово, война…

Он замолчал и с интересом посмотрел на девушку. Она, почувствовав на себе его взгляд, покраснела. На ее щеках, словно два красных яблока, разлился румянец.

– Дедушка, вы, что так на меня смотрите? – спросила она.

– Да на дочку мою ты очень похожа. Ей бы сейчас тоже было столько же лет. Я ее и жену потерял во время гражданской войны. Когда нашел жену, она была уже мертвой. Умерла от тифа. Кто-то сказал мне, что девочку взяла к себе чья-то семья. Сколько ни искал, так и не нашел.

Учитель замолчал. Глядя на девушку, он невольно вспомнил свою молодость. Тогда, будучи молодым и сильным, он не задумывался о том, что когда-то наступит время, и он станет старым, дряхлым стариком. Он не боялся смерти и всегда считал, что не доживет до этих лет. Будучи офицером, он добровольно вступил в дивизию генерала Каппеля. Ему не раз приходилось в полный рост ходить в атаку на позиции красноармейцев, и судьба была милостивой к нему, даже когда в одной из атак шашка красного конника ударила его в плечо, перебив ключицу. Вот тогда, оказавшись в госпитале, он вдруг вспомнил, что в Казани у него живет семья – жена и дочь. Выписавшись из госпиталя, он предпринял попытку разыскать свою семью, но не нашел. Затем снова был фронт, отступление, его знакомство с неприметным инженером, который, воспользовавшись его нелегальным на тот момент положением, предложил ему работу на германскую разведку. Он тогда удивился этому предложению, так как сама Германия переживала нелегкие времена, там тоже произошла революция, и император Вильгельм был свергнут. Получив у инженера документы на фамилию Курочкина Герасима Павловича, он перебрался в Казань. Весь остаток своей жизни он так и прожил в Казани, не привлекая к себе внимание ни чекистов, ни соседей.

Колеса поезда мерно отсчитывали километры, которые отделяли Учителя от его прошлого. Нервное напряжение, перенесенное им в этот день, сказалось совсем неожиданным для него образом. Он задремал, из внутреннего кармана его потертого пальто выпал пистолет и с грохотом упал на пол. Он не услышал звука его падения и продолжал дремать до тех пор, пока его плеча не коснулась рука патрульного. Он вздрогнул, рука его машинально потянулась к карману, но там было пусто. Он молча встал с места и, прихватив с собой небольшой чемоданчик, направился к выходу.

Часть пятая

Заканчивался ноябрь 1941 года. Тарасов в этот день проснулся очень рано, ему что-то не спалось, и не потому, что ему сегодня нужно было уезжать на фронт, его тревожило то, что заболела дочка. Ей шел четвертый год, и она весь вчерашний день металась в бреду. Утром к ней приходил детский врач и сообщил неприятную весть, что у девочки воспаление легких, и ей, похоже, уже ничем не помочь. Удар был таким сильным, что он никак не мог поверить в то, что за полтора месяца с момента его приезда с фронта, он потеряет и второго своего ребенка. К вечеру Верочке стало немного легче, она перестала стонать и бредить. Впервые за последние три дня болезни девочка улыбнулась ему. Он погладил ее по русым волосам и, отвернувшись к стене, заплакал. Через час девочка умерла. До десяти часов вечера он стругал в сарае доски и мастерил гробик. Когда гробик был готов, он уложил в него ее маленькое худенькое тельце. Поздно вечером с работы вернулась жена. Увидев стоявший на столе гроб, она все поняла без слов. Ей стало плохо, и он кое-как привел ее в чувство. Сейчас, сидя на краю кровати, он, не мигая, смотрел на тело дочери. Ему иногда казалось, что лицо ее двигается, и вот-вот она засмеется своим звонким голоском и скажет ему, что она нарочно притворилась мертвой. Время шло, но этого не происходило.