Пинбол - [105]

Затем он встречал Донну в аэропорту, окруженный невообразимым гвалтом ждущих ее прилета репортеров, и отвез ее, усталую, но возбужденную, прямо к небоскребу Американской радиокорпорации на запись ток-шоу, которое теперь и смотрел.

Ведущий сделал приглашающий жест; Донна встала, и камеры последовали за ней к стоящему посреди сцены концертному роялю. Пока она играла, камеры чередовались, показывая ее руки на клавишах, общие планы ее фигуры и крупные — лица и ступней на педалях.

Глядя на экран, где играла Донна, наблюдая ее спокойные, обдуманные движения и превосходную выдержку, он размышлял о другой стороне ее натуры. Он помнил ее неистовой любовницей, которая после фортепьянных упражнений устремлялась к нему со страстным безрассудством. Он думал о ней, возбужденной, со стоном на губах срывающей с него и себя одежду, сбрасывающей подушки и покрывала, тянущей в постель, берущей его плоть ртом и руками, извивающейся, вытягивающейся, напряженной, сжимающей его в объятиях. Ее била крупная дрожь, зубы стучали, волосы были всклокочены, из сияющих глаз катились слезы, и ему приходилось успокаивать ее, как больное дитя, мечущееся в бреду, а когда они наконец сливались в едином порыве, чувства его перетекали в нее из самой глубины естества, из архетипического безымянного «я». Он словно пребывал в трансе, когда она обвивала его, прилепившись к его плечам и бедрам, как будто любой просвет между ними мог стать непреодолимой пропастью. Затем она припадала к его губам и каждое свое движение сопровождала криками и стонами. Вдруг отпрянув, она вновь устремлялась к нему, моля о большем, истекая потом, рыдая; она сжимала его, чтобы освободиться, а потом, прикусив губу, закрыв глаза и сжав кулаки, колотила его по груди и лицу, пока он, защищаясь, не вскакивал на нее, удерживая руками и прижимая коленями ее плечи. На мгновение она утихала, но тут же стискивала его бедра, сползала все ниже и ниже и утыкалась лицом в его пах. Сотрясаемая оргазмом, она с криком вытягивалась, дыхание ее прерывалось; она не отпускала его от себя, цепляясь, трепеща всем телом, заставляя снова и снова двигаться в ней, чтобы вернуть ускользающий напор, продлить оргазм…

На телеэкране Донна отыграла короткую пьесу, грациозно поклонилась публике и продолжила беседу с ведущим. Она была его последним гостем, так что в конце передачи оба они встали, попрощались со зрителями, и тут же их беззвучные образы изгнала пивная реклама. Домострой прикончил свой "Куба Либре", уступил место стоявшему рядом клиенту и вышел из бара.

У бильярдного стола два заядлых игрока обсуждали вопросы стратегии. В телефонной будке поддатая дама средних лет, бессвязно визжащая в трубку, поймала на себе пытливый взгляд Домостроя и яростно захлопнула дверь. Три юнца лениво сражались в звездные войны, бушующие на экране игрового автомата, а в уголке у бара пожилая черная пара нерешительно отбивала чечетку.

Было уже поздно, и нечего было делать, кроме как отправиться спать, но спать ему не хотелось. Вернувшись в свою студию в Карнеги-холл, утомленная телевизионным выступлением Донна должна уже понять, что он не придет, так что спать ей придется в одиночестве.

В который раз он подумал о письме, которое она прислала ему из Варшавы:

"Если ты до сих пор не догадался, то знай: я люблю тебя. И если я с трудом признаюсь в этом даже самой себе, так это потому, что не уверена в том, какое место я занимаю в твоей жизни".

Решение не видеться с Донной лежало на нем тяжким грузом. Ужасные события в "Олд Глори" окончательно испортили его репутацию; газеты вспомнили самые отталкивающие сплетни о его прошлом. Даже его музыка снова подверглась обвинениям во вторичности и болезненной склонности к "невыносимым для человеческого уха" диссонансам. Стало ясно, что его присутствие отнюдь не поспособствует публичному имиджу Донны, а потому он решил больше с ней не встречаться. Ей необходимо одиночество, дабы следовать от успеха к успеху, которые, несомненно, ее ожидают. В свою очередь, ему, живому свидетельству провала — что может когда-то случиться и с ней, как со всяким артистом, — тоже лучше остаться одному в своем убежище.

Делать ему было нечего, идти некуда. Сесть в машину и отправиться восвояси он всегда успеет. Он слышал об артистическом чердаке в Сохо, где группа под названием "Лучший способ любви" устраивала поздние встречи — но шел дождь, и он ужаснулся, что придется тащиться через весь город с работающими дворниками, своими ритмичными взмахами напоминавшими ему метроном.

Он повернулся к игровому бильярдному автомату, самой распространенной модели пинбола, именуемой "Мата Хари", с еще горевшими после чьей-то игры надписями "играть могут от одного до четверых" и "игра окончена". Освещенная изнутри стеклянная панель изображала полураздетую женщину, томно раскинувшуюся на кушетке и торжествующе протягивающую некий документ пожилому господину. Подпись гласила: "Секретная карта, барон!" Взгляд Домостроя задержался на женщине — юной, стройной, с восхитительно плавными и чувственными изгибами тела.

Он кинул монету в щель. Там, где только что светилось "игра окончена", теперь вспыхнуло "начало игры". Он вдавил кнопку, и первый шар выскочил в лунку, но еще минуту Домострой не мог решить, играть ему или нет.