Пикалка - [2]

— Повязка, — сухо ответила Верба. — Брилась, порезалась.

Рыжий покосился недоверчиво, но ничего не сказал — видно, не понял, шутит она или нет.

— Инструктаж, — объявил он, закончив проверять документы.

— Мы уже третий раз, — напомнил Марк.

— Положено прослушать, — покачал головой рыжий. — Ни при каких обстоятельствах не пересекать ленту ограждения. Не делать резких движений. И ни в коем случае ничего в ту сторону не бросать. Ни жвачку. Ни спичку. Ни крышку от объектива. Пикалка реагирует мгновенно. Сперва уничтожает того, кто атакует, затем того, кто отдал приказ, и так пока не дойдет до того, кто придумал атаковать.

— Как оно понимает, кто придумал атаковать? — неожиданно для себя спросил я.

— Не ко мне вопрос, — отрезал рыжий. — Ученые всего мира понять не могут…

— Вчера один труп был, — хмуро добавил бородатый напарник. — Экоактивист какой-то прорвался, чего-то хотел, но не добежал. А нам тело без башки с поляны убирать.

Рыжий вдруг посмотрел на меня с подозрением:

— А на вас нет заявки!

— Я водитель в нашей бригаде, просто провожаю. Подожду здесь.

— Не надо здесь ждать, — нахмурился рыжий.

— Пусть идет со всеми, — тихо донеслось из угла, где сидел штатский.

— Идите, — немедленно кивнул рыжий и распахнул заднюю дверь вагончика. — Прямо по тропинке до красных лент — видите их? И больше никуда.

— Вы с нами не пойдете? — удивился Марк.

— Мы за вами через камеры понаблюдаем, — усатый кивнул на свой дисплей: — У вас свои камеры, у нас свои.

— Мы лишний раз туда ходить не боимся, — объяснил зачем-то рыжий. — Просто примета плохая. Один у нас тут ходил целые дни, смотрел, а потом его шарахнуло. Видно, замышлял. Оно же чует.

— Минуточку! — вдруг обернулся Нариман, едва выглянув наружу. — Нам нужна точка для съемки с обратной стороны поляны! Не с этой!

— Обзорная площадка одна, — объяснил рыжий. — Скажите спасибо, что вас туда ещё пускают.

— Но я не смогу там работать утром, солнце же в объектив! Нужна другая точка!

— Нельзя, — тихо сказал штатский из угла.

И мы пошли к площадке.

В этом месте центрального парка я был впервые. До появления Пикалки мне никогда не приходило в голову заглянуть в этот глухой, заросший деревьями угол, почти лес. Я тысячу раз проносился через парк на велосипеде по дорожкам, когда работал в доставке, много раз гулял тут с коляской, когда родилась Майка. Пару раз, чего греха таить, заходил сюда отлить в кустах — но это когда еще не было ни камер, ни муниципального туалета у центральных ворот. А однажды в детстве после выпускного я в парке целовался до утра на скамейке. Но всё это происходило возле основных дорожек. А в этом углу не бывал никогда. Хотя казалось бы — полсотни метров деревьев и кустов, а за ними снова проспект и автобусы.

Сейчас парк был безлюден, и даже птицы в нем не чирикали. «Интересно, — подумалось вдруг мне, — птиц Пикалка тоже на лету сбивает?» Вперед вела импровизированная грунтовая дорога, проложенная сотнями ног и обозначенная по обочинам яркими пластиковыми лентами. Один раз она даже пересекла официальную велодорожку.

Вскоре мы были на месте — впереди за деревьями открывалась небольшая полянка, а перед ней находилась наспех оборудованная обзорная площадка. Тут полукругом стояли металлические стойки как в аэропорту — с натянутой между ними лентой. Я тайком пощупал ленту рукой — она была пыльная и немного влажная от утренней росы. Где-то впереди слышались звуки проспекта и автомобильные гудки.

— Шесть минут до включения! — донесся голос далекой студийной ассистентки из наушников, что висели у Марка на шее. — Как связь?

— Мы на месте, — ответил ей Нариман в микрофон своей камеры. — Настраиваемся.

Прямо перед нами на полянке стояла Пикалка. Я впервые видел ее своими глазами и поразился, какая она на самом деле маленькая — не выше домашнего торшера, клянусь. Она и была похожа на торшер, а может, на гигантский одуванчик или на воздушный шар, привязанный к земле толстым шнуром, чтоб не улетел. Из почвы торчал блестящий стебель толщиной в руку и заканчивался мутно-серебристым шаром — размером с велосипедное колесо. Вся поверхность шара поросла редкими белесыми шнурами, похожими на растопыренные волосы, они медленно колыхались, словно от ветра. Их отлично подсвечивало утреннее солнце, пробивавшееся сквозь деревья нам навстречу. А по самому шару рывками перемещались три черных круглых пятна — словно в разных местах открывались воронки, и всегда три. Раз в секунду они исчезали, но глаз тут же обнаруживал их в другом месте шара. Если, конечно, они решали появиться с видимой стороны. Воронки как по команде выплевывали в пространство три короткие искры, которые тут же таяли в воздухе, словно никуда не улетая. Но мы-то, увы, хорошо знали, как далеко они каждый раз летят, и что произойдет там, где их воображаемые траектории в итоге сойдутся в одну точку. Воронки мельтешили в основном по нижней части шара. Говорят, наверху шара они появились всего один раз чтобы убить пилота. Сейчас они крутились внизу, почти у стебля — выжигали кого-то на той стороне глобуса.

А еще Пикалка звучала. Многие говорили, что она при выстреле тихо попискивает как светофор для слепых, тонким электронным звуком. Поэтому ее так и назвали. Но лично мне всегда казалось, что она издает не писк, а тихий стрекот электрических часов — словно зернышки риса берут щепотью и кидают обратно в банку. Противнейший на свете звук, который мне в детстве никак не давал уснуть, а мама ругалась, что я придумываю, никак не могла поверить, что я действительно слышу часы из кухни через закрытую дверь: цык… цык… цык…