Piccola Сицилия - [90]

Скандер запротестовал:

– Нам нужна страна для всех! Для евреев, мусульман, коммунистов, с равными правами, демократический Тунис нам нужен! Как в Ливане – вы слышали, наши братья теперь независимы от Франции! Оставайся, Виктор! Мы должны освободить нашу собственную страну. От французов!

– Прекратите винить во всем французов! – подключился Альберт. – Франция столько вам дала! Кто построил школы и университеты? Железные дороги и шоссе?

– Но это все для вас, европейцев! А мы в деревнях голодаем!

Дискуссия становилась все ожесточеннее, обиднее. Слова «мы» и «вы» вспарывали дружеский круг, включая одних и исключая других. Вдруг оказалось, что за столом сидят не соседи, делившие один лоскут земли, а отдельные группы, которые больше не читают свое будущее в общей для всех книге. Это больше не был Скандер, который чинит машины, а был Скандер-мусульманин. Больше не было Леона из футбольного клуба, а был еврей Леон.

– У вас должна быть своя независимость, Скандер, – сказал Виктор, – а у нас своя. В нашем собственном государстве.

– И где же это? В центральных кварталах?

– В Палестине, – сказал Леон, и тут все взорвалось.

– Все европейские народы получили собственное государство! – кричал Виктор. – Даже Люксембург – государство! И только у нас его нет! Нас прогнали из Иерусалима римляне, проклятые предки Муссолини. С тех пор и мыкаемся по свету, народ без страны!

– И теперь ты хочешь прогнать из Палестины арабов? – с негодованием воскликнул Скандер.

– Никто не собирается их прогонять, – вмешался Леон. – Это они нападают на еврейские поселения!

– И тебя это удивляет? А что бы ты сам сделал с иностранцем, который приплыл из-за моря и заявил: твоя земля теперь моя?!

– Мы там были еще три тысячи лет тому назад! – крикнул Виктор. – Это мектуб. Это наша судьба!

Ясмина не узнавала его. Раньше такие споры были ему безразличны, более того, неприятны. Он не любил, когда друзья спорили. В какой-то момент вставал и заводил песню, которая снова всех объединяла.

– Мектуб? – вскочил Скандер. – В вашей книге разве что, но не в нашей! Поди-ка ты с Торой в службу поземельных книг и скажи: Bonjour, Messieur et Mesdames, мы должны аннулировать три тысячи лет, это мектуб!

Альберт попытался успокоить молодых людей:

– Разве у нас на самом деле не один Бог на всех? Разве не он суть всех трех наших книг?

– С каких это пор ты веришь в Бога, папа́? – засмеялся Виктор.

Альберт улыбнулся:

– Ну, если наука в один прекрасный день выяснит, что Бога не существует, что же, евреям тогда придется снова покинуть Землю обетованную?

Рабби Якоб, который все это время страдальчески молчал, проговорил тихо, но отчетливо:

– У нас нет ни страны, ни столицы, ни границ. Господь даровал нам в пустыне заветы, чтобы втолковать нам: его законы действуют всюду! Наша религия привязана не к стране, а к книге, которую мы всегда можем взять с собой.

– Книга – это хорошо, это красиво, – с сарказмом ответил Виктор. – Но свою жизнь я лучше доверю этому.

Он достал из кобуры пистолет и положил на стол. Все смолкли, уставившись на оружие.

– Убери! – негодующе воскликнула Мими.

Рука Виктора лежала на пистолете. Альберт потянул сына за локоть, но рабби Якоб удержал его.

– Может, оружием ты и сможешь победить врага, – сказал он. – Но ты никогда не будешь в безопасности. В этом мире есть только одна истинная защита. Ты знаешь, в чем она, Виктор?

– В вере! – с раздражением воскликнул Леон. – Да, разумеется, рабби, но мы здесь говорим не о потустороннем, мы говорим о реальном.

– Нет, – ответил Якоб, – я имею в виду нечто другое. Дружбу. Хорошим соседям не нужно оружие.

Чем громче звучали голоса, тем тише становился Альберт. Расхождения во взглядах были всегда, но пока будущее было общим, они не разделяли людей. Напротив, разница во взглядах была доказательством их общей идентичности, которой они гордились. Однако принцип «разделяй и властвуй», подхваченный нацистами, превратил трещины в разломы. Хрупкое равновесие между общинами пошатнулось. Альберт, убежденный космополит, догадывался, что с этими молодыми идеалистами пришел конец эпохе. Теперь каждый хотел жить в своих собственных границах. И из трех недостижимых идеалов, почитаемых Альбертом, – liberté, égalité, fraternité — оставался лишь один: свобода от других.

Когда Виктору спор надоел, он встал, пошатнулся, опрокинул стул и объявил, что должен теперь поспать. По Ясмине он лишь мазнул взглядом.

* * *

Чуть позже, когда гости разошлись и родители удалились к себе, Ясмина постелила Морицу на диване. Она попросила у него извинения за брата. Завтра он снова будет прежним. Но она знала, что это не так. Мориц попытался ободрить ее, но не нашел подходящих слов. Она ушла наверх в свою комнату.

Мориц лег, но уснуть не мог. Он мало видел Виктора, но из-за рассказов, фотографий, семейных историй тот был ему точно близкий друг, названый брат. Однако человек, которого он наблюдал сегодня весь вечер, не был Виктором. Этот человек мог бы спасти чью-то жизнь, но не душу. Произошло нечто такое, что сбило его с пути.

Внезапно из темноты проступила тень. Мориц услышал тяжелые шаги, и перед ним возник Виктор – в исподней рубашке, с бутылкой вина в руке. Мориц сел в постели. Его испугал угрожающий взгляд Виктора.