Piccola Сицилия - [73]

Арабы неспешно шли по своим делам, здоровались с солдатами коалиции приветливо, но без лишнего восторга. Одни оккупанты уходят, другие приходят, а обещания остаются обещаниями. Только на первый взгляд происходящее напоминало грандиозный праздник, но умевшие заглянуть поглубже видели, что семена раздора, посеянные фашистами, уже дали всходы в душах людей. Невинность была потеряна.

Мими танцевала с остальными женщинами. Альберт сказал Ясмине:

– Будь осторожна, теперь мы попадаем под подозрение уже не как евреи, а как итальянцы. Если солдат спросит у тебя удостоверение личности, просто говори ему, что ты еврейка, поняла?

За столиками перед кафе на проспекте Жюля Ферри, где еще вчера сидели немцы, кельнеры обслуживали новых посетителей, и вместо немецкого «как дела?» они теперь приветствовали клиентов иначе: How are you? – с такой непринужденностью, будто были старинными приятелями. И это в то время, когда в нескольких километрах севернее еще шли бои. Удивительно, думала Ясмина, какая короткая память у людей. А может, все как раз наоборот: тысячелетний опыт жизни под властью сменяющих друг друга завоевателей заставляет нас с равнодушным дружелюбием приветствовать очередных чужаков. Как постояльцев в отеле, которые приезжают и уезжают. С той лишь разницей, что эти ведут себя не как постояльцы, а как хозяева отеля.

* * *

Альберт, Мими и Ясмина сели в пригородный поезд в сторону Piccola Сицилии. На половине пути – там, где разбомбленные рельсы причудливо вставали дыбом, – им пришлось пересесть на другой поезд, который пришел им навстречу от порта. Сердце Ясмины колотилось, когда она вдохнула запах моря. Соль и водоросли, запах ее детства, к которому сейчас примешивалась едкая вонь обгоревшего металла и горючего. Над Эль-Ауиной поднимался дым. Аэродром превратился в кладбище свастик. Неестественно задранные стабилизаторы, обугленные стальные скелеты, рухнувшие великаны. На разбомбленном поле стояли сотни, тысячи, десятки тысяч немцев и итальянцев в военной форме песочного цвета, кто с покрытой, кто с непокрытой головой под солнцем, их охраняли вооруженные британские и американские солдаты в шлемах. Они пересчитывали пленных. Число получилось огромное – 230 000. Вдвое больше, чем в Сталинграде. Позднее историки назовут поражение Африканского корпуса поворотным моментом в войне. Самое крупное поражение сил «оси», начало обратного завоевания крепости Европы. Но сейчас каждый думал лишь о том, как протянуть до завтрашнего дня.

* * *

Сойдя с поезда, Ясмина не узнала улиц, на которых играла в детстве. Сюрреалистическая картина опустошения, бессмысленный кошмар, от которого Ясмина никак не могла очнуться. Пахло пеплом и разложением. Всюду завалы, мусор и сгоревшие автомобили, раскиданные и перевернутые, как игрушки, брошенные каким-то великаном, который в злобной ярости протопал по улицам и двинулся дальше. В асфальте зияли глубокие воронки, между ними валялись трупы собак, облепленные мухами. Обвалившиеся фасады домов обнажали внутренность комнат – гротескные кукольные домики. Сквозь прорехи в крышах сияло небо. Дом семьи Скемла, калабрийские виллы и Бен Сайдан… одни руины. Здесь, в порту, бомбардировщики оставили еще больше разрушений, чем в центре. Кого теперь ненавидеть больше – англичан и американцев или немцев и итальянцев? Почему они устроили свою проклятую войну в раю ее детства? Всю дорогу от вокзала до рю де ля Пост Альберт, Мими и Ясмина думали об одном и том же, не произнося этого вслух: хоть бы уцелел наш дом!

* * *

С улицы он выглядел почти как обычно.

– Камни терпеливы, – с облегчением сказал Альберт.

– Слава Богу! – воскликнула Мими.

Только мезуза больше не висела на дверном косяке – кто-то сорвал ее, остался лишь гвоздь. Мими осторожно открыла дверь. Та без усилий распахнулась и тут же сорвалась с петель. То, что они увидели за ней, разбило им сердца. Прихожая представляла собой гору камней. Стены и потолок наполовину обрушились. Их дом больше не стоял, он висел на ниточке. Держался на себе самом, упорный, как боксер, не желающий падать в нокаут. Бомба проломила крышу и перекрытия, перед тем как взорваться на кухне. Стена со стороны сада почти отсутствовала. Зияющая дыра походила на театральную сцену без занавеса, только непонятно было – то ли ты смотришь на сцену, то ли сам стоишь на сцене, а из зрительного зала на тебя таращится пустота.

Ковры исчезли. Обеденный стол, стулья, столовое серебро… Осталось только пианино Виктора. Словно реликт из потерянного мира, оно стояло посреди опустошения, с расколотой деревянной облицовкой, покрытое пылью. Из туалета исходила жуткая вонь. Открыв туда дверь, Мими не сдержала возгласа омерзения. Солдаты справляли там нужду как скотина.

– Здесь нельзя оставаться, – сказала она.

Альберт не произнес ни слова. В глазах его стояли слезы. Ясмине больно было видеть отца таким беспомощным. Мужчина, стыдящийся того, что не может обеспечить семье кров. Она взяла его за руку и сказала:

– Папа́, мы построим его заново.

Он кивнул, благодарный за ее жест, но безо всякой надежды. Насколько решительно он боролся за своих пациентов, настолько же потерянным и обессиленным был в делах собственной жизни.