Пианино на лямке - [42]

— И как он это принял? — спросила Марион.

— Лучше, чем мы думали, — сказал месье Тео. — Но хандрит, конечно. А то вдруг на него находит — прямо на людей бросается, проклинает нас на чём свет стоит. На днях ещё немного, и мы бы выставили его вон — вместе с собакой, аккордеоном и всеми пожитками. Спасибо, Нанар привёл его в чувство. Можно подумать, этот пёс понимает его лучше, чем человек. Прижмётся к хозяину — и тот сразу успокаивается. Слепой нам как-то сказал, что кабы не эта собака, ему бы только и осталось что утопиться.

Месье Тео смущённо почесал в затылке:

— Одно только плохо, — сказал он, — жрёт твой Нанар, как голодный лев. Прямо прорва какая-то, а не собака…

Марион рассмеялась.

— Может, слепой хоть ради собаки сделал бы над собой усилие и заработал ей на прокорм? Попробуйте уговорить его снова выходить играть — на Рыночную площадь, например, да мало ли куда. Народ у нас в Лювиньи вообще-то не скупой. Просто надо знать, где играть, а мы бы ему все подходящие места показали. Он может запросто зарабатывать пятьсот-шестьсот франков в день.

Она замолчала, глядя в пространство и застенчиво улыбаясь.

— Вообще-то, — призналась она, — нам его не хватает.

— Я ему скажу, — обещал месье Тео. — Может, это заставит его встряхнуться.

Когда Марион шла к калитке, ей навстречу из кухни с кастрюлей в руках вышел Сакко, а о его ноги тёрся роскошный кот.

Марион не была злопамятной, но разбитая коленка всё ещё нет-нет да напоминала о том, как ей однажды досталось на безлюдной улице Нового Квартала.

— А кто вчера спёр три кило колбасы из лавки на улице Пио? — грозно вопросила она, преграждая здоровяку дорогу.

Большой Сакко только рот разинул. Остальные у него за спиной помирали со смеху.

— Это не он, — заверил девочку месье Тео. — Здесь у нас только два вора: вот этот котяра да твой Нанар — на пару они вскрывают кладовку только так…

В эту пору даже в самых бедных семьях Лювиньи начинали поговаривать о море, об отпусках — оплачиваемых или за свой счёт. Татав и Бонбон в один прекрасный день объявили, что в самое ближайшее время отправятся в летний лагерь. Остальные немного им завидовали и в ожидании великого дня отъезда изводили «дезертиров» насмешками и устрашающими пророчествами. Но братья Луврие так никуда и не уехали.

— Эй, лагерники! — дразнил их Габи во время купания. — Смотрите, вон ваш поезд уходит…

В самом деле, по насыпи над карьером с утра до вечера тянулись дополнительные поезда курортного направления, словно издеваясь над завсегдатаями этого мини-Довиля, которые с воплями бултыхались в жёлтой от глины воде.

— «Поедем на каникулы, поедем на каникулы» — заладили тоже! — кричал Зидор тритонам Лювиньи-на-Водах. — Лично я свои прекрасно проведу на родимой мостовой улицы Маласси, как и каждое лето. В гостях хорошо, а дома лучше!

И окунал с головой Берту, Мели, Крикэ или Бонбона. Бонбон теперь не расставался с поношенной шляпой инспектора Синэ и разгуливал по улицам, гордо неся на себе этот головной убор, пропитанный сыщицким трудовым потом.

Ребята даже себе не признались бы, что все эти игры и шутки — лишь попытка заменить что-то подлинное, недостающее, о чём они, все десятеро, не сговариваясь, продолжают думать. Да, им определённо не хватало слепого. Жуан-Испанец и Фернан как-то наведались на улицу Сезар-Сантини. Гараж стоял закрытый. Красных слонов Боллаэра тоже нигде не было видно. Тогда озадаченные сыщики перенесли расследование на забытую улицу. Много времени оно не заняло. Там царили безмолвие и запустение. Месье Боллаэр собрал свои пожитки и скрылся в неизвестном направлении с женой, приёмным сыном и подручными, братьями Пирс, чтобы на новом месте зажить, наконец, спокойной и счастливой семейной жизнью.

Наметилось было новое развлечение, которое чуть не стало «делом № 3». Один из билетов ежегодной лотереи, проданных в баре-табачной, что на Главной улице, выиграл 75 миллионов франков. Все обитатели Лювиньи-Сортировочной и Лювиньи-Камбруз ломали головы — кому же это так повезло. Счастливец, однако, свою удачу не афишировал и не выдавал себя излишней расточительностью.

Габи тут же пустил своих ищеек по новому следу. Натренированные полутора месяцами слежки ребята рассыпались во всех направлениях, вынюхивая мультимиллионера среди двенадцати тысяч обитателей Лювиньи. Ни одна хозяйка не могла теперь купить курицу или баранью ногу, не попав под прицел подозрительных взглядов, а через десять минут о покупке уже докладывали Габи в штабе расследования перед кафе «Паризьен» на Рыночной площади.

— Вот жмот! — возмущался Габи, раз за разом убеждаясь, что его агенты вытянули пустышку. — Получил такие деньжищи, а всё ему мало: сидит на них, как курица на яйцах, ждёт, чтоб ещё вылупились… А вот ты, например, Татав, что стал бы делать, если б нашёл у себя в буфете 75 миллионов?

— В летний лагерь поехал бы, — пробурчал несостоявшийся лагерник, всё ещё переживавший крушение своих надежд.

— Идите вы все к чёрту!

— А ты, Зидор?

— Я, — размечтался Арсен Люпен[9] с улицы Маласси, — я бы себе устроил шикарные каникулы на семьдесят пять лет. Ну и плевать, если потом лет в девяносто помру без гроша в кармане! Уж как-нибудь похоронят за казённый счёт.