Пфитц - [11]

— Это нечестно! Мне хотелось ее послушать!

Ну и слушали бы тогда Пфитца, а не меня.

ГРАФ. Прекрасная история, Пфитц, и какой неожиданный финал. Как ты думаешь, намного мы приблизились к следующей деревне?

ПФИТЦ. Не очень на то похоже. А вообще-то трудно сказать, когда все вокруг такое одинаковое.

ГРАФ. В том-то и беда с этой чертовой сельской местностью — она вся одна и та же.

Они поехали дальше по тропинкам, описывать которые нам нет нужды, потому что они выглядят в точности так же, как и любые другие тропинки. Ровно так же Читателю предоставляется полная свобода сконструировать местность, по которой передвигались эти двое любым более-менее подходящим способом. В конце концов, ведь когда театр ставит пьесу, он использует любые имеющиеся под рукой декорации. Сегодня это дерево появится в шекспировской комедии, а через неделю — в Корнеле, один и тот же кинжал исполнит свою роль во множестве драм, требующих его участия. А каждый раз, когда вы читаете описание сельской местности, вы непременно конструируете из тех умственных декораций, какие уж есть в ваших умственных запасниках, нечто, достаточно близко соотносимое с напечатанными на странице словами. Не трудно понять, что текст, чрезмерно перегруженный деталями, ставит в невыгодное положение тех из читателей, кто обладает лишь ограниченным запасом умственной бутафории (по каким бы то ни было причинам). Принимая во внимание все вышеуказанное и стремясь, в соответствии с духом честной игры, предоставить всем читателям совершенно равные возможности, Автор заявляет о своем полном отказе от столь нечестного приема, как «описательное» письмо.

— Но я люблю читать описания! Я хочу, чтобы мне нарисовали сцену, которую я могу почувствовать!

Таковые сцены существуют лишь в вашей голове. Вы считаете книгу хорошей, когда она напоминает вам о вещах, которые вы и без нее знаете. Ну и какой же в этом смысл?

ГРАФ. Скажи мне, Пфитц, вот чем ты займешься, когда мы приедем в Ррайннштадт?

ПФИТЦ. Странный вопрос. Я буду служить вам, как и всегда.

ГРАФ. Да нет, я хотел тебя спросить, нет ли у тебя намерений ознакомиться с городскими достопримечательностями или с кабаками? А может, с женщинами?

ПФИТЦ. Посмотрим. Как выйдет, так и выйдет. Как говаривал мой отец, лучший план — это отсутствие плана.

ГРАФ. Из чего я могу заключить, что ты был нежеланным ребенком!

ПФИТЦ. Все дети нежеланные. И если даже их родители желают ребенка, они никогда не могут желать того конкретного ребенка, который получится, так как они не знают, что у них получится, пока оно не получится.

ГРАФ. Однако есть и такие дети, чье зачатие не назовешь иначе как случайным. Не был ли и ты одним из них?

ПФИТЦ. Все в этом мире случается случайно. Обстоятельства, при которых я был зачат, не являются исключением из этого правила.

ГРАФ. Мне хотелось бы о них послушать.

— Постойте, постойте. Прежде чем вы продолжите, могу я хотя бы ответить на то, что вы сказали мне минуту назад? Ваше заявление, что я люблю только те книги, которые напоминают мне о чем-нибудь, что я уже знаю, кажется мне, мягко говоря, бесцеремонным. В действительности я люблю книги, которые чему-нибудь меня учат, а чему, скажите на милость, научила меня эта?

Дорогая Читательница, потрудитесь, пожалуйста, не перебивать меня, иначе мы никогда не доберемся до конца.

— Не называйте меня «дорогая». И я не сдвинусь отсюда ни на шаг, пока вы не дадите мне высказаться. Из-за вашей непрерывной болтовни мы уже пропустили одну из Пфитцевых историй. Почему вы не даете ему рассказать ее снова?

Но Пфитц рассказывает сейчас свою вторую историю. Не хотите же вы, чтобы он рассказывал две истории одновременно? Я могу передать вам вкратце…

— Нет! Я хочу услышать ее от самого Пфитца, или уж совсем не надо.

Вот вам и первая задержка в путешествии Пфитца и его хозяина: наша Читательница остановилась на обочине дороги и громко выражает свое неудовольствие. Я слышу, как она что-то там говорит о языке, описаниях и общем тоне повествования, о том, что в книгах должны быть жизненные реалии, и чувства, и персонажи, претерпевающие поступательное развитие в результате происходящих с ними событий. А теперь к ней обращается кто-то другой; насколько я понимаю, он говорит, что книга, ограничивающаяся описанием мира в точном соответствии с некими устоявшимися представлениями о нем, ничем не лучше грошового балагана. Он говорит, что цель книги состоит отнюдь не в том, чтобы просто перенестись из одного места в другое, из начала в конец, все время показывая картинки и умоляя аудиторию поверить в их реальность. Но ей все это совсем не нравится, она надувает губки и топает ножкой. Ну а как же нам продолжать без читателя? Не могли бы вы пройти с нами еще немножко?

— Только если Автор сумеет убедить меня, что его работа имеет хоть какое-нибудь отношение к реальному миру.

Автор говорит, что дабы его повествование хоть сколько-нибудь напоминало реальный мир, оно должно быть бесформенным и алогичным, должно беспорядочно перескакивать от одного момента к другому. Затем мало-помалу в нем выделятся некие структуры, которые могут указывать на некие события, идеи или действия, а могут и не указывать. В нем будут появляться люди, которые могут оказаться впоследствии принципиально важными, а могут навсегда бесследно исчезнуть после первой же ночи. А когда вы решите, что вот сейчас-то все и начнется, все неожиданно остановится.