Пейзаж - [5]

2

Отец, его жена и дети — семь сыновей и две дочери — жили в Хэнаньских сараях, в хибарке площадью тринадцать квадратных метров, стенами которой служили деревянные перегородки. Родители переехали сюда сразу после свадьбы. Здесь они прожили семнадцать лет, народив девять детей. Восьмой сыночек умер, когда ему было меньше месяца. Для отца скоропостижная смерть сына стала большим ударом. Ему было как раз сорок восемь, сыночек родился, как и он сам, в год тигра, более того — ровно в тот же месяц, день и час, что и отец. Пятнадцать дней отец был на седьмом небе от счастья и буквально не спускал малыша с рук. К другим детям он в жизни не проявлял такой сильной родительской любви. На шестнадцатый день у ребёнка внезапно начались судороги, и к вечеру он умер. Лицо отца выражало такое горе, что мать от ужаса лишилась чувств. Он сходил купил доски, сколотил крошечный гробик и похоронил сына под окном. Этот сын — я. Я невероятно благодарен отцу за то, что он дал мне кусочек плоти, и ещё — что позволил навсегда остаться рядом с семьёй. Я тихо и спокойно наблюдал за тем, как мои братья и сёстры живут, взрослеют, борются с трудностями, дерутся друг с дружкой. Я слышал, как каждый из них говорил, глядя на мой кусочек земли под окном: «Хорошо Восьмому, легче, спокойнее». Меня это ужасно тревожило: выходит, мне выпало больше спокойствия и счастья, чем каждому из них. Но я же не виноват, что судьба меня оделила, а их обделила. Когда я пристально наблюдал за домочадцами, меня частенько мучили угрызения совести. Когда им бывало особенно тяжело, мне хотелось встать из своей могилки, оставить это счастье и спокойствие, чтобы разделить с ними их горе. Но мне ни разу не хватило смелости. Я трепетал перед миром, в котором они жили. Я слабый человек и часто про себя прошу у них всех прощения: за свою слабость, за то, что в одиночестве наслаждаюсь спокойствием и уютом, которые должны были достаться и кому-то из них, за то, что так отрешённо, без единой слезинки смотрю на то, как они выбиваются из сил, как страдают, как скорбят.

На дворе был 1961 год. Оголодавшие дети сидели, вытянув тощие шейки, и молча глядели на родителей. И тогда родители приняли волевое решение — остановиться, оставить идею о десятерых детях, которую лелеяли с юности.

В нашей хибарке стояли большая кровать и один низенький столик, за которым все ели. По углам громоздились деревянные ящики и картонные коробки с одеждой. Ещё отец соорудил крошечный чердачок — для дочек. Вечером на пол клали подстилку, и семеро сыновей спали на ней рядком. Ежедневно перед сном отец пересчитывал свой выводок: все живы — уже хорошо. После он ложился на кровать, клал голову на мамину руку, мгновенно засыпал и начинал громко храпеть.

Отец рассказывал, что это место назвали Хэнаньские сараи потому, что наши предки — беженцы из Хэнани — обрели здесь кров и пристанище. Сейчас Хэнаньские сараи находятся практически в самом центре города. Отсюда на юг ведёт Чэчжань Лу, Вокзальная улица, пересекающая дорогу Пекин-Гуанчжоу. В конце Вокзальной меланхолично высится вокзал Ханькоу, напоминающий христианский собор. Если повернуть направо, окажешься на проспекте Сунь Ятсена. В этой части проспекта сплошь рестораны и магазины. Тут и фотоателье «Железная птица», и ресторан «Старый Тунчэн», и лучшие магазины готового платья: «Янцзыцзе», «Цзянханьлу», «Людуцяо» — в общем, тут собрано всё роскошное, что есть в Ханькоу. Отец каждый день ходил через проспект Сунь Ятсена в парк Биньцзян заниматься гимнастикой тайцзи. Товарищам, с которыми он занимался, он всегда говорил с гордостью, что он — старожил Хэнаньских сараев. Но, по правде говоря, коренные жители Ханькоу обязательно произносили «Хэнаньские сараи» с ноткой презрения, а не то уронили бы своё достоинство.

Отец рассказывал, что его дед был из города Чжоукоу в Хэнани. На двенадцатом году правления императора Гуансюя он сбежал в Ханькоу, где стал работать в порту, на пристани. Так что наш Четвёртый — портовый рабочий уже в третьем поколении. Третий любил порассуждать, что было бы, если бы дед пошёл не в порт, а в солдаты, тогда он мог бы принять участие в Синьхайской революции — кто знает, стал бы одним из лидеров движения и наша семья жила бы куда богаче. Может, мы стали бы кадровыми сынками и жили бы в Пекине. Услышав такое, отец всегда разражался бранью. «Дед жил достойно! — орал он. — Жить по-другому вообще не имеет смысла!»

Наш дед был настоящий богатырь — с огромными ручищами, сильный как бык и вдобавок всегда готовый всем помочь. Он почти сразу вступил в банду Хунбан. В то время работать в порту считалось весьма достойным делом, а у деда работа спорилась. Так что все главари банды деда очень уважали. Его не волновало, кто там прав, кто виноват, но за своих он всегда вступался, так что, когда главарь отправлял на дело, дед всегда был в первых рядах. Отец рассказывал, что он с четырнадцати лет работал с дедом на пристани и своими глазами видел, каким тот был смелым и свирепым. Как-то деда тяжело ранили в одной жестокой драке: рёбра переломали, всё тело — в крови, казалось, он окутан каким-то кумачово-красным коконом. Когда его принесли домой, он уже еле дышал. Но, несмотря на все страдания, дед по-прежнему улыбался. Отец рассказывал, что местный авторитет Инь Цичжоу даже специально послал человека за «юньнаньскими порошками», чтобы спасти деда. Инь Цичжоу в то время был самым большим «портовым царьком» в Ханькоу. Даже сейчас, спустя столько лет, отца бросало в дрожь при одном упоминании этого имени. Но и «юньнаньские порошки» не смогли спасти деда. В последние минуты он протянул руку, похлопал отца по плечу и испустил дух. Отец, горько рыдая, стоял на коленях у кровати. Он увидел, что голова деда резко свесилась набок, и с диким криком повалился на него. Все вокруг сразу поняли, что дед скончался. Всё вокруг огласилось плачем и громкими стенаниями, казалось, деда оплакивал весь мир. Отец до сих пор до конца не понял, почему все так убивались. Наверное, дед и вправду был отличным портовым рабочим. В тот год отцу исполнилось двадцать, он был вылитый дед, разве что немного поуже в плечах. На третий день после похорон тот самый «портовый царёк» велел ему идти на пристань работать. Когда отец — огромный детина с повадками хищника — появился в порту, все просто остолбенели. Потом кто-то из толпы дрожащим голосом спросил: «Эй, так ты живой или всё-таки мёртвый?»