Пейзанизм - [6]

   А вот что здесь пока еще есть -- плёночка на входе. Впихнул девке своё колено между её. Были крепко сжаты -- разжал.

"Раскалывая её плотно сжатые ноги...". Девка дёрнулась. Но не сильно -- власть мою над собой уже признала. Проверил на пальчик -- точно девственница. Прижмёшь пальчиком -- вся аж в струнку вытягивается. И не дышит. Отпустишь -- выдохнет, осядет. А еще пару-тройку раз? Уже и не зажимается так -- острота первого впечатления прошла. Или просто устала. Как царевна у Кощея бессмертного: "Что воля, что неволя -- все равно". И к этой индивидуйке, хоть и не царевна, пришло понимание. Неизбежности и безысходности. Это хорошо, привыкай, рабыня заколдованная, принимать волю господина своего и владетеля. Пока -- просто покорно. Потом будет и радость от любого внимания господского, тревожное нетерпение: "а ну как господин не взглянет"... Ещё много чего будет. Из бесконечной и самоотверженной любви "холопки верной" к своему хозяину. Саввушка мне такую школу преподал... И захочу -- не забуду.

   Моя компашка сидела на корзинах на тропке и нервно оглядывалась по сторонам. Увидев пленницу, сначала попытались выразить ей своё недовольство произошедшим. Не только акустически и визуально, но и тактильно-ударно. Коса у этой Пригоды так по спине и весит -- какие мальчишки мимо пройдут чтоб не дёрнуть? Любава все пыталась продолжить выяснения отношений с помощью крапивы. Пришлось шикнуть. Забрал, наконец, свою бандану, перевязал полонянке руки спереди ремнем. Нагрузил на девку две корзины с раками. Она тут самая здоровая -- будет у нас самой тягловой. "От каждого по способностям, каждому по потребностям". В текущий момент - по моим потребностям: тащи, девка, по своим способностям -- больше других.

   Оделся, наконец-то. А то детвора рассматривает меня голого как-то... очень заинтересовано. Любаве дал конец верёвки, одетой на шею нашей тягловой пленницы. Ольбегу -- суму, себе третью тару. Наконец, потопали. Версты через три по мелкому перекату перебрались на наш берег.

   Едва мы выбрались на луг и увидели тын усадьбы, как я остановил свою малолетнюю экспедицию. Развязал пленнице руки -- отсюда уже не убежит, перераспределил поклажу. Когда молодь моя побежала вперёд, шепнул девке на ухо:

  -- Болтанешь -- не отмоешься. Побежишь -- сдохнешь.

   И потопали. Через болотистый луг, по мосточкам через заросшую канаву, по косогору вокруг тына -- в ворота. Детишки убежали вперёд и уже бурно делились впечатлениями. Любава посреди поварни громко хвасталась, показывая сбитую о чужую голову кожу на пальцах. Долбонлав тщетно пытался вставить слово. Но он же не только "р" не выговаривает, так что слушать его... несколько утомительно. Ольбег уже убежал хвастаться к деду. Бабы на поварне дружно ахали, одна Домна, наша стряпуха, спокойно осмотрела и приняла добычу, оглядела пленницу и тут же приспособила её к делу.

Глава 46

   Конфликт между рябиновскими и Паучьей весью тянулся давно. Собственно говоря -- всегда.

   В 1147 году от Рождества Христова, Свояк принял участие в основании Москвы, подарил Долгорукому не принадлежащий ему Киев, подкормил своих, оголодавших в зимних вятских лесах, людей на поминках Степана Кучки и свадебках дочерей свежеупокоенного лидера вятичей, и пошёл резать смоленских. Именно сюда -- на Угру. Собственно говоря, он прошелся по всему юго-востоку Смоленского княжества. Очень жёстко прошелся. Его северцы еще не отошли от выжженных черниговскими Давидовичами окрестностей своего Новгород-Северского, от сожжённого самими, от безысходности, Корачева. От страшного зимнего отступления и голодного сидения по вятским лесам. А половцам Гоши -- тем вообще... Дай. Все. Всегда.

   Местным досталось за все обиды Свояка. Потом, когда княжии дружины ушли, на пепелища пришли неизбежные спутники армий -- мародёры. Где-то поганые не все утащили-сожгли, где-то местные успели спрятаться и отсидеться. Скотинку сховать. Барахлишко припрятать... Да и сами людишки имеют товарную ценность -- продать можно.

   Вокруг поселений оставались засеянные поля. И не везде - сожжённые или вытоптанные. Бесхозный хлеб.

   "Только не сжата полоска одна.

   Грустную думу наводит она"

   Кто думу думает, а кто жнёт да молотит. Чужое. На том месте на Угре до Свояка стояла молодая весь. Лет пять как пришли смерды и стали расчищать место. Остались и постройки, и нивы. И народец кое-какой по лесам сумел спрятаться. Бабы да дети. Первая волна мародёров там и осела. А чего ж нет? - Готовое хозяйство на мази. Можно спокойно зиму пересидеть. А по весне все продать и дальше двинуть.

   Но на эту компанию наших удачливых предков-падальщиков нарвался один из княжьих тиунов. Со смертельным для себя исходом. Потом, естественно, пришли мастера насчёт спросить. С бронированной группой поддержки. "Падальщики" были выведены из разряда "наши предки" и переведены в разряд "покойники свежие". Сама весь снова уцелела в своей недвижимости. Поскольку местные за пришлых не в ответе. Чтобы не привлекать следующую стаю стервятников, ближайший начальник посадил в это место проходивших мимо переселенцев. Пауков.