Пейпус-Озеро - [30]

Я ухожу вслед за водой,

Дале-око, далеко…

Николай Ребров остановился и взглянул в прыгавшее лицо ад'ютанта.

– Вот и вы плачете, Петр Петрович.

– Это во мне Шуберт плачет, Еган Шуберт. Знаешь, чья это песенка? – и ад'ютант наскоро провел рукавом шинели по глазам. – А я ухожу, брат… Чувствую, что так… Крышка!.. Ухожу, брат, ухожу… «Дале-о-о-ко, далеко» – с чувством пропел он, повалился в сугроб и зарыдал.

Глава 15. Конфликт улажен.

Николай Ребров смутно припомнил все это на другой день утром. На мизинце дорогой перстень, в кармане золотые часы.

– Надо сейчас же отнести обратно и извиниться перед поручиком. Милый, родной Петр Петрович.

Юноше сделалось невыносимо жаль его. Какой он, правда, несчастный. И как хорошо, что он тоже решил бежать с их партией.

Соседние койки были пусты, но юноше не хотелось вставать. А чорт с ней, с канцелярией. И только в первом часу он направился к поручику Баранову. Но поручик Баранов в это время был в доме баронессы. Он в парадной походной форме – перчатки, шашка через плечо – в рейтузах же притаился браунинг.

– Ах, как это кстати, поручик!.. А я только что за вами хотела послать, – испуганным голосом сказала баронесса громко, а шопотом, чтоб не слышали генерал и ротмистр Белявский: – прошу вас об'яснение отложить. Да?

– Не беспокойтесь, – так же тихо ответил он, целуя ее руку.

Генерал взял конем двух пешек – шах королю! – и к Баранову:

– А-а!.. Поручик… Очень рад, очень рад… А меня чествуют сегодня. Вот баронессушка-затейница… Радехонька, что я уезжаю.

Партнер генерала, ротмистр Белявский, поднялся из-за шахматного столика и стоял браво, каблук в каблук. Его румяное лицо с седеющими баками и с высоким лоснящимся лбом надменно улыбалось. Подавать или не подавать руки? – и подал первый. Рука поручика Баранова небрежно, как бы мимоходом, коснулась его холодных пальцев. Ротмистр нервно сел. Его глаза растерянно забегали по шахматной доске.

– Шах королю, Антон Антоныч! – повторил генерал с задором игрока и закряхтел. – А ну! А ну!..

Звяканье шпор четко гранило шаги поручика Баранова.

– Королю шах, а ротмистру, кажется, мат, – едва скрывая раздражение, сказал он.

– Что? Пардон, в каком смысле? – правая бровь Белявского приподнялась и опустилась.

– Ваши полосатые брючки и клетчатый смокинг очень идут к вашей фигуре, – сказал ад'ютант, – во всяком случае – мундир не будет скучать о вас, как об офицере.

– Что вы этим хотите сказать?

– Господа! Что за пикировка?.. – на ходу прошуршала хозяйка юбками. – Я в момент, в момент.

– Да, да, – повел плечами генерал. – При чем тут? Ваш ход, Антон Антоныч. Прошу!

Белявский растерянно-нервным жестом поправил белейшие манжеты, как бы собираясь схватиться в рукопашную, и к поручику:

– Нет, что вы этим хотите сказать?

– Я хочу сказать, – хладнокровно пыхнул облаком дыма поручик Баранов, – что ваш предшественник, барон фон-Берлауген, был, видимо, выше вас: брючки чуть-чуть вам коротковаты.

– Пардон, генерал, – и бывший ротмистр Белявский величаво поднялся, ударил взглядом по поручику, и так же величавочеткой, нервной поступью, чуть поводя локтями, скрылся за портьерой.

Поручик Баранов зловеще улыбнулся:

– Извините, ваше превосходительство. Я решил с ним посчитаться.

– Только не в моем присутствии… Увольте, увольте… И не здесь и не сейчас… – замахал руками генерал и затряс головой как паралитик. – Слушайте, поручик, поручик!

Но… за всколыхнувшейся портьерой раздался серебристый лай Мимишки. Генерал поднялся и, растирая отсиженную ногу, болезненно закултыхал по опустевшей комнате.

– Можно? – остановился поручик на пороге будуара. Баронесса сидела против венецианского, в серебре, зеркала, спиной к поручику Баранову и освежала пуховкой свое сразу осевшее лицо. Сбоку от нее нахохлившимся индюком стоял Белявский. Он левую руку заложил в карман, а правой округло жестикулировал и, захлебываясь, что-то невнятно бормотал. – Можно?

Баронесса пружинно встала и так быстро повернулась, что ниспадающие до полу шелковые ленты ее платья взвились и хлестнули воздух. Она крепко оперлась локтем о старинную с бесчисленными ящичками шифоньерку, запрокинула навстречу поручику голову: – Ну-с? – и закусила дрогнувшие губы. Глаза Белявского метнулись от нее к нему. Он вынул платок и осторожными прикосновениями, словно боясь размазать пудру, стал вытирать свой вдруг вспотевший лоб.

– Извините, баронесса, – начал поручик ровным голосом, силясь казаться спокойным. – Вы изволили в своем любезном письме поставить мне ультиматум: или – или.

Баронесса закусила губы крепче, и глаза ее округлились страхом, как будто над ее головой взмахнул топор. Белявский бессильно опустился на ковровый пуф, в его руке дрожал золотой портсигар с баронской короной.

– Спокойствие, баронесса, не волнуйтесь, – изысканно-вежливо поклонившись, сказал поручик. – Я буду лаконичен. Мне вас жаль, баронесса. И только поэтому, пользуясь правом нашей прежней дружбы с вами, я считаю долгом заявить, что сей человек – подлец.

Баронесса враз опустила, вскинула руки, скомкала и разорвала платок.

Мимишка, злобно тявкнув, бросилась на трюмо, где отразился вскочивший и бестолково замахавший руками Белявский.