Певец тропических островов - [67]
Вот как надо очаровывать женщин. Шахерезада! Д-р медицины не дал девушке даже открыть рот, по-прежнему не произнося, а выпаливая слова. Еще мгновенье — и Леон увидел в дверях их спины. Ловко он ее убрал, увел прямо у меня из-под носа! — подумал Леон.
И тогда в голову ему пришло неожиданное сопоставление, от которого его бросило в дрожь. Вместе со словами "ловко он ее убрал!". Убрал. Весьма неоднозначное слово. Условный рефлекс Павлова, или как он там называется, в действии. В памяти всплыл Вечоркевич, он протягивает белые веснушчатые руки к тяжелому канделябру и с правой стороны стола переставляет на левую. Что он при этом имел в виду? Что хотел сказать? Что это могло значить? Какое, собственно говоря, ему дело до его (Вечоркевича) старой прислуги, которая, внимая каждому жесту капитана, делала в кабинете уборку. Убирала. "Помни, в случае чего ты должна его убрать", — было написано на обугленной записке, хранившейся в бумажнике пани Вахицкой, который Леон теперь носил с собой.
Он встал и нагнулся за лежащей на соседнем стуле панамой. Что-то (должно быть, не простое любопытство) не давало ему покоя, так и хотелось подняться по лестнице и понаблюдать за этой достойной внимания парочкой. Любопытно, как они будут вести себя на улице, не проявится ли там на свободе некая интимность их отношений, свидетельство чрезмерной (гм, гм) раскрепощенности актрисы. Но, нагнувшись за панамой, он вдруг увидел нечто весьма забавное. Ха! Он чуть было не рассмеялся. На гравии стояли чемоданчик и саквояж, забытые доктором. В ту же секунду послышались быстрые шаги. Владелец ручного багажа поспешно возвращался. Он даже запыхался от спешки.
— Что за женщина! Какие икры! — Он бросил на Леона свой умопомрачительный взгляд. — Юбка короче на несколько дюймов. Я загляделся, даже забыл свои вещи.
Придерживая под мышкой пестрые журналы, доктор подхватил чемодан и сумку.
— Проклятое барахло. Вечно мешает. Трудно разговаривать с женщиной, когда у тебя заняты руки. Но я по дороге заброшу кому-нибудь вещички. Привет!
Последняя фраза донеслась уже с порога. Леон последовал за доктором, сначала быстро, потом, проходя через зал ресторана, замедлил шаги и наконец, миновав кусты с жужжащими пчелами, стремительно помчался вверх по лестнице. Когда глаза его оказались на уровне тротуара, он остановился. Над поверхностью каменной плиты торчал лишь краешек его панамы. На другой стороне улицы Леон увидел такси, а рядом — озабоченного (что, впрочем, не наносило ни малейшего урона его красоте) Надгородецкого. Доктор открыл дверцу автомобиля, заглянул внутрь и с недовольным и даже возмущенным видом стал оглядываться по сторонам. О чем-то спросил шофера, который в ответ высунул руку и показал на мост. Леон тоже взглянул на мост и увидел съезжавший вниз красный грохочущий и громко звонивший трамвай. Вроде бы он увидел на нем цифру 18. Тем временем Надгородецкий определенно принял какое-то решение: швырнул свои вещи в машину и, крикнув что-то шоферу, сел в такси. Машина тронулась с места и умчалась вслед за трамваем. Было ли это подтверждением того, что доктор, как и все рыболовы, обладал не только умением ловить на блесну, но и необходимой для этого выдержкой? Выдержкой, необходимой для поисков все новых и новых любовных приключений. Ничего, со временем мы узнаем и об этом, с раздражением подумал Леон.
Глава шестая
Свентокшиской и тогдашней Варецкой. В лаконичном уведомлении сообщалось, что по недосмотру чиновника он (Вахицкий) недоплатил 12–15 злотых с какими-то там грошами за отправленную в Мюнхен телеграмму. Почта требовала, чтобы возникшая в результате этого недоразумения задолженность была ликвидирована им (Вахицким) в течение грех ближайших дней, в противном случае в соответствии с инструкциями дело будет передано в суд. Что за идиотизм! — подумал Вахицкий и готов был уже выбросить бумагу в корзину. Однако официальное письмо, да еще адресованное ему лично, не допускало такого обращения. Площадь Наполеона была под боком, и Леон после завтрака поспешил на почтамт. По-прежнему было очень душно; солнце, пробиваясь сквозь серую вуаль облаков, светило ровным, рассеянным, но каким-то назойливым светом. По обеим сторонам улицы пестрели полосатые тенты, но почему-то казалось, что тени нет ни тут, ни там. По Мазовецкой, видимо, совсем недавно проехала поливальная машина — еще темнела невысохшая мостовая. На почте, в приземистом старинном здании, похожем, пожалуй, на массивный помещичий особняк, было полутемно и относительно тихо. Столица зияла каникулярными пустотами. Девушка в окошке, не говоря ни слова, невинными голубыми глазками взглянула на извещение.
— Да, это здесь. Будьте любезны, возместите недостающую сумму.
— За что?
— Как это — за что? За телеграмму.
— Ха! А если я никакой телеграммы не отправлял? Да к тому же в Мюнхен. У меня там и знакомых-то нет!
— Ну, такого быть не может. Раз тут написано — посылали, значит, посылали. Пожалуйста, поговорите с заведующим.
— Ха! — пробормотал Вахицкий. Он сам был еще недавно чиновником и с ними умел разговаривать. Главное, не возражать, потому что тогда, без обиды в душе, должностное лицо функционирует куда более исправно и охотно. Дверь в стеклянной перегородке открылась, и появился заведующий — без пиджака, в рубашке с черными нарукавниками.
