Певец тропических островов - [66]

Совершенно очевидно, что в присутствии столь эффектного и многоопытного "гинеколога" магнетизм Вахицкого не сработал. Доктор Надгородецкий дал ему фору, в этом не могло быть никакого сомнения. И все же… все же оставалась маленькая надежда, некоторый шанс. Предположение, что у девушки живой и быстрый ум и что к тому же она не лишена вкуса.

Все решали нюансы, неуловимая "малость". Едва заметный налет вульгарности в манерах и поведении доктора. Повязанный залихватским узлом, торчащий под самым горлом галстук, ватные плечи, приталенный пиджак и, наконец, самое главное — эдакие маслянистые глаза, свидетельство того, что и галстук, и вата в чем-то соответствовали духовной сущности доктора.

XI

Оркестр Шомберга уже начал свое выступление — граммофон играл. Жалобные звуки скрипок блуждали потихоньку среди деревьев и столиков, время от времени задевая и Леона, словно стремясь выразить ему свое сочувствие. Надгородецкий, кокетничавший за столиком с панной Барброй, успешно продвигался вперед — в какой-то момент доктор вдруг встал и с чувством поцеловал ей руку. Манеры его нельзя было назвать безупречными, во всем сквозила какая-то натяжка, некая недоработка — так, подходя к протянутой для поцелуя руке, доктор слегка вихлял задом. Теперь от их столика не доносилось ни единого слова. Вахицкий, словно стараясь защититься от чего-то, сначала опрокинул стакан (впервые он пил коньяк, разбавленный ровно наполовину лимонадом), потом, почувствовав, что поезд тронулся и люди за соседними столиками как-то вдруг уменьшились, заказал шницель. Таким образом, он словно бы устроил кухне и администрации "Спортивного" экзамен.

Экзамен был выдержан, во всяком случае, на четверку. Шницель оказался вполне и вполне, даже чем-то отличался от обычных, отечественных. В нем было нечто чисто немецкое, и Леон, прежде частенько совершавший по своим спально-вагонным делам турне от Кракова до Вены, не мог не обратить на это внимания. Тонкость заключалась в том, что, кроме яйца и кусочка лимона, на шницель еще положили анчоусы. Ни в одном отечественном ресторане не знали о таком сочетании. Розовые ручки пани Штайс были не только пухлыми, но, кто бы мог подумать, в совершенстве владели тонкостями поварского искусства. Любопытно. Из этого вроде следовало, что консула третьего рейха, готовившегося к битвам, здесь не принимали всерьез.

Потягивать коньяк (если он даже наполовину разбавлен лимонадом) хорошо только в перерывах между блюдами (во время еды). Вскоре на столике перед Леоном появилась запотевшая бутылка "житной". "Житная" словно подтолкнула Леона вперед, он почувствовал, что поезд, уносящий его в голубую даль, набирает скорость. И тогда он решил изменить своему правилу, следуя которому не задавал лишних вопросов. Все, собственно, зависит от того, когда их задавать. Теперь он стал здесь, можно сказать, своим человеком, и некоторая толика любопытства не помешает… Я симпатичный, очень, очень симпатичный, сказал, как всегда, он себе, и глаза у него вдруг потеплели.

— Ха! Ха! — рассмеялся Леон и помахал официанту рукой. — Господин Рикардо! — воскликнул он, громкостью голоса своего соперничая с граммофоном.

— Слушаю, — услужливо подскочил Вальдемар.

Согнутым указательным пальцем Леон подозвал его еще ближе.

— Господин Рикардо, — сказал он чуть ли не шепотом, — откройте мне в конце концов, кто такая панна Барбра и почему она всегда приходит одна?

Официант невольно бросил взгляд на бутылку "житной". Проверил, как обстоит дело. Все в порядке. Половины как не бывало. Ну и темп. Вальдемар успокоился.

— Фирма этим не интересуется.

— Разумеется, конечно… Но я интересуюсь… Ха! — и Леон многозначительно хмыкнул. Он держался эдаким дамским угодником, ищущим женского общества.

Тогда официант обошел столик и повернулся спиной к флиртующей паре, словно отгородился от нее. Это был добрый знак: наверное, ему не хотелось, чтобы за ним наблюдали.

— Она все ждет какого-то редактора, — прошептал Вальдемар еле слышно, — только, пожалуйста, не говорите Штайсам, что я вам сказал…

— Какого редактора?

— Этого мы не знаем, он ни разу не был… Не приходит.

— Ха!..

XII

— Официант, официант, счет! — снова позвал баритон из-за столика, стоящего поодаль.

Официант, взмахнув салфеткой, оставил Леона одного и помчался в сторону раскаленной пустыни, где по-прежнему мужественно нёс свою вахту Надгородецкий. Видно, ему уже было невтерпеж. Его живая добыча, пойманная на крючок рыбка в платьице с капюшоном, должно быть, торопилась домой. А быть может, и в кино, где она выступала. Но в какой роли или амплуа? И почему так редко? Почему иногда по вечерам она могла пренебречь своими обязанностями?

Словом, панна Барбра уже поднялась из-за столика и натягивала перчатки в зеленую сеточку, странно даже, что это была ее собственная сеточка, а не рыболовные снасти Надгородецкого. Обтянутые перчатками смуглые руки и в самом деле выглядели так, словно бы на них накинули сеть.

— До свидания, — сказала она своим низким голосом, — сегодня я особенно тороплюсь.

— Нет, не отпущу, ни за что не отпущу! До поезда еще уйма времени. Не знаю, куда девать вечер. Вы сказали, что поедете на трамвае. На восемнадцатом. Нет, так не пойдет. Я тоже еду в сторону Новоградской. Нам по пути. Такие ножки — и вдруг трамвай восемнадцатый номер! — Надгородецкий опустил глаза и посмотрел на нижние конечности своей жертвы. Та не дрогнула. Он улыбнулся. — Если бы это был тысяча первый номер, другое дело. Число Шахерезады! Не могу, не могу, панна Барбра, простите, не могу допустить такого. Официант, сдачу! Разрешите, я вас провожу на такси. Иду, иду!