Петушиное пение - [22]

Вот он какой, отец Бальтазар. Именно так, как он сказал, обстоит дело с Йонасом. Пришел ко мне вчера вечером, как приходят другие. Не впервой. И не впервой я выслушиваю историю его горестей. Уже давно я все это знаю. Ничего нового он мне не мог сказать. Лишь вечно тлеющие угольки в горне его оскорбленного сердца пылают каждый раз все сильней.

Молодым подмастерьем кузнец Йонас загляделся на очи Магды Баласовой, которая еще в детстве осиротела и выросла в хозяйстве дядюшки. Это была веселая темноволосая красавица с очами как искры в угле, в которых не было обычной для сироты печали, она кружилась в диком танце со множеством парней и могла заткнуть в этом деле за пояс любую из деревенских девушек. Хотя Йонас долго ей не признавался - в присутствии Магды он робел, молчал и был серьезен, словно на похоронах, - но стоило увидеть, как он заглядывает в Магдины глаза, чтобы всякому, да и самой Магде, становилось ясно, что Йонас думает только о ней. Однако Магда лишь посмеивалась над неуклюжим пареньком с огромными ручищами и детским выражением лица, а в день, когда он стал мастером и получил после старого Гроба кузницу, Йонас пришел в трактир нарядный и в нерешительности мял в руках шляпу, а потом, заикаясь, объявил, что хочет жениться на Магде. Весь трактир зазвенел Магдиным смехом, а Йонас, униженный, отчаявшийся, втянув голову в плечи, вернулся к своей работе.

Раз или два в год нашу деревню навещали комедианты, и после одного из таких посещений, вскоре после того, как Магда дала Йонасу от ворот поворот, она вдруг исчезла. Кто-то утверждал, будто видел, как ночью она входила в фургон акробата, чьи глаза сбили с толку не одну девушку из тех, кто наблюдал за его трюками на лугу близ деревни, где комедианты разбили свой табор. На следующее утро они уехали, и вся деревня говорила - как оказалось, правильно, - что Магда сбежала с этим дьяволом.

Через полгода она вернулась. Исхудавшая, в глазах погасла последняя искра, ослабевшая точно загнанная лошадь, оборванная точно нищенка, изможденная точно животное, притащившееся перед смертью в тепло родной норы. Даже палач бы ее пожалел. Баласовы Магду приняли, дa и я помогал поставить ее на ноги. Но без Йонаса мы бы не справились.

Он снова, как и в первый раз, пришел нарядно одетый и такой же робкий, - только шляпу больше не мял в руках и не заикался, - и повторил, что хочет жениться на Магде и только на Магде. Сказал это твердо и почти торжественно, как люди клянутся на Библии перед судом.

Многие тогда качали головами, многие пожимали плечами, были и такие, кто не скрывал, что, по их мнению, кузнец спятил. Но Йонас стоял на своем, и как только Магдины щеки вновь порозовели, отвел ее к отцу Бальтазару, и тот их обвенчал. Это было лет пятнадцать назад. А может, и больше. Может, и восемнадцать. Магда всегда была Йонасу хорошей женой, а со временем и деревня ее приняла. Она была работящей, дом держала в порядке, как картинку, ни у кого в деревне не было такого сада, никакой работой она не брезговала, а коли надо, и в кузнице помогала. Словно хотела отплатить за добро, вечно ее что-то гнало от работы к работе. Хотя веселый нрав молодости к ней уже не вернулся, скорбно голову она не вешала, и на ее лице, по-прежнему красивом, появилась никогда не исчезавшая смиренная улыбка.

Йонас не мог пожаловаться. Она всегда была хорошей женой, и ему никогда не приходилось жалеть о решении жениться на ней. Правда, Магда не подарила ему детей. Очевидно, в ней было больше покорности и благодарности, чем любви. Очевидно, правы были те, кто уверял, будто смуглый красавец бросил ее в положении и она прибегла к помощи жены одного из комедиантов, подрабатывающей акушерством, и потому не могла больше иметь детей. Не знаю. С момента, когда Магда стала женой Йонаса, насколько мне помнится, она ни разу не болела, я ее не лечил и не осматривал. А потому не знаю, отчего у них нет детей, но мне известно, что хотя порой оба и тужили по агуканью в колыбельке, вовсе не то, что Йонас не может передать кузницу собственному сыну, в течение пятнадцати, если не более лет кошмаром лежит на сердце кузнеца. Мучает его что-то другое.

Время от времени он приходит, как приходят остальные, присаживается ко мне на скамью и швыряет комья гнева в разверстую могилу ночи. Вчера тоже пришел и начал, как всегда:

- Что мне делать? Опять этот сон. Опять то же самое. Опять я бил ее до крови. Что делать? Как от этого избавиться?

Каждый раз на его бычьей шее вздувались жилы, а из-под лба, из самых невинных глаз, какие я знаю, выглядывал ужас и разливался по всему лицу, всегда остававшемуся лицом ребенка. Он дышал, точно каждое слово раздувал горном, и говорил, будто бил молотом по наковальне.

- Ни разу я на нее не поднял руку. Поверьте. Но этот сон... Он возвращается и возвращается. Я сойду с ума. Увидите.

И снова:

- Она ни в чем не виновата. Она хорошая. Пускай люди думают что хотят. Обо мне и о ней. Я не мог жениться на лучшей. Ни о чем не жалею.

И, помолчав, опять:

- Только он, этот дьявол, остался между нами. Это он во сне вкладывает в мою руку бич. И вместо того, чтобы бить его, я бью ее. Ее, ни в чем не повинную. Если бы хоть разок стиснуть ему глотку. Разбить молотом черепушку. Переломать кости.